В ММСИ открылась первая персональная музейная выставка петербургской художницы Елены Филаретовой «НИИ ФИЛАРЕТОВА». Столь необычное название и концепция выставки — результат сотрудничества с Борисом Бернаскони, который выступил не только как архитектор выставки, но и как куратор. Накануне открытия наш обозреватель Елена Рубинова расспросила Бориса Бернаскони, каким образом родилась идея «тотальной коллаборации», как это связано с особенностями художественного языка Елены Филаретовой, а сама художница рассказала, кто главный герой ее живописи и откуда в ее работах явление парейдолии.
Елена Филаретова живет и работает в Санкт-Петербурге. Получила академическое художественное образование в лицее Иогансона при Российской Академии Художеств. В своих работах художница изучает возможностей мозга и индивидуальной рефлексии зрителя, исследует тему визуальной парейдолии – процесса, при котором человек видит знакомые образы и лица в случайных или неструктурированных визуальных стимулах. Она трансформирует полученные знания о восприятии в художественный опыт и даёт зрителю возможность индивидуально интерпретировать встречающиеся образы. Постоянно принимает участие в групповых выставках в Москве и Санкт-Петербурге.
Лена, для вас это первая музейная выставка. Насколько для вас как для художника подготовка такой экспозиции отличается от обычного процесса?
Елена Филаретова: Я даже не могла представить себе масштаба. В детстве у меня был переезд с родителями из одной квартиры в другую. Сейчас почти такое же ощущение. Когда я собирала работы из Петербурга для перевозки — а получилось более 170 работ, — в мастерской осталось всего несколько серий. Я невольно вспомнила тот давний переезд и подумала, что мастерская почти пуста, и теперь начнется совершенно новый этап.
Фото: Мотя Шеварихина
Борис, для вас это далеко не первый проект в музейной сфере, в том числе и с ММСИ. Чем пригодились предыдущие проекты в области выставочного дизайна?
Борис Бернаскони: Музейных проектов действительно много, но если говорить о тех, что для меня особенно важны с точки зрения создания музейной типологии, я бы начал с домика во дворе Музея архитектуры им. Щусева. Тогда, в 2001 году, проект был в полном смысле инновационным, а само слово smart еще не было столь часто употребляемым, тем более в сочетании со стеклом. Это был такой небольшой домик-ящик, в котором на смарт-стекле, излучавшем цветной свет, расписался Оскар Нимейер. Потом была выставка Олега Кулика в ЦДХ — это как раз был пример тотальной инсталляции, когда мы упаковали пространство ЦДХ в пленку и сделали его абсолютно другим. Затем работа с Гришей Брускиным, когда мы интегрировали его работу «Коллекция археолога» в здание бывшего кинотеатра «Ударник»: в буквальном смысле мы закопали работу в полу кинозала. Сама работа представляла собой такие значки из советского прошлого, и способ ее экспонирования в точности соотносился с концепцией места. Собственно «сайт-специфик» подход к пространству вырабатывался на каждом проекте — не только по форме, но и по способу реализации.
Бюро BERNASKONI основано Борисом Бернаскони в 2000 году, занимается проектированием и реализацией инновационных знаковых проектов. Бюро занималось концепцией, дизайном и архитектурой выставки НИИ Филаретова.
Диапазон деятельности архитектурного бюро BERNASKONI широк: от знаковых зданий до книжного дизайна, но и проектирование выставочных пространств занимает достойное место. В одном из интервью вы как-то высказали убеждение, что с развитием технологий из всех видов архитектурной практики сохранится только архитектура искусства, не уступив машинам и алгоритмам. Что для вас означает проектирование выставочного пространства?
Борис Бернаскони: Как архитектор, я занимаюсь выставочными проектами не потому, что мне нравится искусство вообще, а потому, что мне нравится «нырнуть» в типологию музея. Архитектура — прежде всего функциональная вещь, предполагающая работу с типологиями. Типологиям принадлежат функции, будь то жилой дом, завод, офис, а архитектура всегда четкий слепок функции. Образно об этом сказал Черчилль: «Архитектура — это одежда, которую носят все». Но одна типология выпадает из этого ряда, и именно она останется единственно свободной от формы, когда в ближайшем будущем алгоритмы многое заменят. Собственно, это уже происходит.
Музей может быть любым, но вещь, у которой нет правил, затруднительно спроектировать. Правила надо придумать, и это самое интересное. Все, что не имеет правил, и есть искусство. Все свои выставочные проекты я делал исходя из этой идеи.
Что потребовалось создать для нынешней выставки?
Борис Бернаскони: За почти двадцать лет, что мы занимаемся экспозиционным дизайном, технологически ничего принципиально нового не появилось — свет и строительные материалы принципиально те же. Но значительно расширился инструментарий в области коммуникации участников процесса, именно так стала возможна «тотальная коллаборация», которую мы предложили для выставки НИИ ФИЛАРЕТОВА.
Понятие «тотальная инсталляция» давно вошло в вокабуляр и художников, и публики. А как родилась идея «тотальной коллаборации»?
Борис Бернаскони: Если более привычное для нас понятие «тотальная инсталляция» относится к интеграции работы в физическое пространство, то данный подход включает в себя коммуникацию не только со зрителем, но и с другими художниками, теоретиками, кураторами и пространством данной площадки. И интеграцию работы в информационное пространство. Художник проверяет свои модели при помощи коммуникации, подобно тому как я проверяю свою модель при помощи 3D. Наша выставка, само собой, является тотальной инсталляцией и еще плюс тотальной коллаборацией. По сути это и есть форма нынешней выставки.
Почему такая концепция родилась для экспозиции именно этого художника? Как такая концепция связана с особенностями ее художественного языка?
Борис Бернаскони: В первую очередь это связано с идеей недосказанности. Все работы и серии как будто не сформированы до конца. Складывается ощущение, что работы все еще в процессе создания. Елена — концептуальный художник, это отчетливо видно, например, по ее серии «Портрет».
И вот, начиная с портретной серии и далее переходя к пейзажным — «Лес» и «Сад» — она как бы выстраивает их в определенную цепочку. Экспозиция четко структурирована: первый этаж — про человека, второй — про пространство. И все четыре серии, представленные на двух этажах, объединены посредством архитектурного решения.
Фото: Алексей Народицкий.
Лена, вы много работаете в жанре портрета и в экспозиции серия «Портрет» занимает целый этаж. Кто главный герой ваших работ?
Елена Филаретова: Серия «Портрет» началась в 2018 году, и несколько лет — года три-четыре — я плотно писала только портреты. Сначала это был автопортрет. У меня тогда была маленькая дочь, мне надо было поймать баланс, и, сняв мастерскую недалеко от дома, я каждый день по вечерам писала один портрет. Свой, глядя в зеркало. Их получилось сто штук, они все были разные, в разных техниках. Времени постоянно не хватало, надо было ухватить что-то основное. Я сокращала элементы, ухватывая в основном форму: не рисовала глаза, рот или нос, что никак не проходит по академическим законам. В какой-то момент я поняла, что детализация в портрете не дает то, что я хочу в итоге: через форму показать человека и его состояние в данный момент. Оглядев стены в мастерской, я осознала, что пора переходить к другим моделям. Ко мне стали приходить коллеги-художники, снимавшие мастерские в тех же помещениях завода, потом начали приглашать своих друзей. На определенном этапе количество портретов настолько увеличилось, что заполнились все стены, и тут один из гостей или моделей неожиданно для меня стал называть людей, изображенных там, — в основном все они знали друг друга в жизни. И я поняла, что интуитивно мои поиски сработали.
В какой-то момент я поняла, что детализация в портрете не дает то, что я хочу в итоге: через форму показать человека и его состояние в данный момент.
Именно тогда появился у вас этот термин — визуальная парейдолия?
Елена Филаретова: Я прочитала, теперь уже не вспомню, где именно, о явлении нашего восприятия, когда в абстрактных неодушевленных объектах или узорах человек различает лица и фигуры. Потом я стала употреблять его для описания этого эффекта. Малознакомые люди — модели, натурщики — часто доверяли мне свои воспоминания, впечатления детства, рассказывая о том, какой образ видели на бабушкином ковре, на срезе дерева или в форме облака. Оказалось, что есть такая особенность восприятия у человека.
Какими способами вы достигаете эффекта такого особого узора, создающего это чувство пространства?
Елена Филаретова: Мне, конечно, помогает мощная академическая школа, и даже когда я пишу форму, то учитываю все законы анатомии человека. Я работаю широкими флейцами (широкая плоская кисть из длинного натурального или синтетического волоса), они позволяют накладывать много краски, и она ложится не гладко, а прерывистыми мазками. Обычно я работаю жидкой краской и без белил — только их отсутствие и работа прозрачным пигментом дает свечение, особенно в сочетании с направленным светом.
Борис, в кураторском тексте отмечено, что выставка «вовлекает неограниченное количество участников». Что это значит на практике?
Борис Бернаскони: Визуальная парейдолия и достраивание работы самим зрителем — это тоже некая коллаборация. Художник предоставляет некоторое поле для исследований зрителю, и зритель вступает в сотрудничество с автором, как и другие участники проекта. Если же говорить об инструментах нашей «тотальной коллаборации», то один из них мы так и назвали: НИИ.
В данном проекте я хоть и обозначен как куратор, но мое участие немного шире и другое по природе. Скорее я назвал бы себя модератором.
Фото: Алексей Народицкий.
Насколько я знаю, из числа студентов было отобрано 30 человек. Что стало результатом такого сотрудничества? Какие удачные примеры увидят зрители?
Борис Бернаскони: НИИ создан нами как платформа и предназначен для коллабораций компаний, независимых художников, дизайнеров, институций. Студенты Школы Дизайна НИУ ВШЭ создают на базе НИИ курсовые проекты, тестируя свои разработки на реальном кейсе выставочного проекта художницы целого ряда медиумов — таких как гейминг, айдентика, дизайн инфографики, перформанс, фотография, фэшн и другие.
Для участия в НИИ Школа дизайна НИУ ВШЭ проводила специальный open call среди студентов, по итогам которого было отобрано 30 финалистов — будущих кураторов, графиков и иллюстраторов, которые разработают свои проекты в коллаборации с художницей. В ходе НИИ проходят фокус-группы и панельные дискуссии с привлечением специалистов из областей архитектуры, современного искусства, дизайна, кино, моды, когнитивистики и других направлений.
Лена, насколько студентам понятен ваш художественный язык и как шла совместная работа?
Елена Филаретова: У нынешних студентов совсем другой инструментарий и более широкое мышление, они кажутся мне гораздо более мотивированными и подготовленными.
Борис Бернаскони: Отдельный вид коллаборации — в данном случае с архитектурным бюро — создание объектов промышленного дизайна, которые отрабатываются как модели для тиража. Только тираж в настоящее время может быть подтверждением серьезности наших действий. Такими объектами являются универсальные лабораторные столы со светом, созданные специально для НИИ. Или, например, каталог художницы, созданный студентами, станет тиражным, а art-fashion будет выпущен в виде капсульной коллекции. И сама идея коллаборации становится тиражной — именно так я ставлю задачу студентам, которые должны развивать свой проект с кем-то дальше. Почему мы все это делаем и почему это важно? Во времена нарастающей интенсивности информационных потоков художник или дизайнер уже не может работать так, как он это делал 100 лет назад. Мы отрабатываем новый навык: умение выстраивать многочисленные информационные потоки и их направлять. Конечно, взаимодействие разное: профессиональное, подразумевающее совместное создание продукта, и иммерсивная практика для зрителя, погружающая его в событие.
В чем особенность светового решения и почему это важно для восприятия?
Борис Бернаскони: Мы применяем два типа света: для живописи на стенах и для столов. При этом световой сценарий подстраивается под каждую из живописных серий. Свет столов —модульный и регулируемый. Он придает дополнительный визуальный объем всему пространству. Стол двусторонний: с одной стороны может работать пользователь, а с другой стороны — выставочная витрина для сдизайнированных продуктов. Похоже, нам удалось создать новую типологию универсального стола с гибким функционалом: от лабораторного до офисного или даже обеденного.
Фото: Алексей Народицкий.
Лена, один из разделов выставки работает с «лиминальным пространством». Что это означает, в том числе для зрителя?
Елена Филаретова: Если пояснить простыми словами, то это применимо к пространствам, где подразумевается бурная жизнь, а оно вдруг становится пустым — офисы, заводы. Есть даже такая интернет-эстетика — лиминальные комнаты. Когда человек видит пространства без людей, он испытывает гамму эмоций. Я сделала серии «Лес» и «Сад» именно потому, что мне стало интересно поработать с пространством без человека. Это, конечно, было связано со многими трансформациями, которые мы антропологически вынуждены были пройти во время пандемии. Конечно, я ничего не предугадывала, но отозвалось так.
Чем вам обоим лично дорог этот проект?
Борис Бернаскони: Проект многоуровневый и многосложный, у него много слоев. Обычно мы работаем с 3D, а здесь как бы 8D. Но самый главный навык, который я здесь и для себя отрабатываю, а точнее, мы отрабатываем его вместе, — медитативный. Когда ты занят созерцательным процессом создания. И нам интересен не столько результат, сколько наблюдение за тем, как мы все это делаем.
Елена Филаретова: Благодаря этому проекту то, что казалось мне невозможным, кажется легче с каждым днем. Наш совместный проект развивался постепенно с 2018 года, и каждый раз, когда Борис бывал в Петербурге, мы встречались и обсуждали ход зачастую непростых событий. Год назад Борис убедил меня, что надо попробовать сделать монографическую выставку, получили согласие от музея и полгода назад приступили. Благодаря большому опыту и пунктуальности Бориса все получилось даже за такой краткий срок.
