Наталья Гончарова-Кантор: «Мне было важно передать ассоциативное предчувствие, из которого появляются и слова, и образы, и формы»

Сегодня, когда во многих странах русскую литературу пытаются проверить на «вирус имперскости», в Израиле звучат стихи Иосифа Бродского на иврите, а художники и философы рассуждают о метафизике его поэтики. Поводом для этой дискуссии послужило яркое арт-событие — презентация уникального графического цикла «Созвучие» иерусалимской художницы Натальи Гончаровой-Кантор по мотивам поэзии Бродского. Наталья Гончарова-Кантор родилась в 1966 году в Харькове, Украина. В 1985 году окончила Харьковское государственное художественное училище, отделение живописи. С 1992 года живет и работает в Иерусалиме, Израиль. Как и в чём поэзия Бродского созвучна творческой душе художника мы поговорили с автором на её выставке в иерусалимской галерее «Skizza». Сайт художницы по ссылке.

Наташа, я рада снова встретиться в Иерусалиме, и снова — твоя персональная выставка, и снова — диалог с Бродским. И меня, как «пожизенного» куратора международных графических проектов, не может не привлекать твоя свобода рисующего жеста, так созвучная своеобразию ритма строф Бродского.

Наталья Гончарова-Кантор: Я очень люблю Бродского, особенно раннего. В нем есть многое из того, что близко мне как художнику. Он одновременно визуален и символичен… Однажды, читая его стихотворение: «Под вечер он видит, застывши в дверях…», я почувствовала некий внутренний импульс и подумала, что хорошо бы попробовать визуально его интерпретировать. Помог случай, когда в 2010 году мне предложили участвовать в художественном проекте фестиваля «Нобелевский Лимуд». Нужно было создать серию работ по мотивам прозы или поэзии еврейских писателей, Нобелевских Лауреатов. Наверное это была судьба — когда прозвучало имя Бродского, я сразу вспомнила свой замысел и вернулась в строчкам увиденного мной стихотворения:

Тут всё есть — и ритм пространства, и неоднозначность образов и состояний. В образах стремительно скачущих всадников, которым невозможно соединиться, невозможно «друг друга догнать» — внутренняя напряженность вечного конфликта, неразрешимого на земле. Это касается не только отношений мужчины и женщины, которые не могут прийти к согласию. Образы приобретают символический и метафизический смысл. Собственно говоря, этот конфликт может быть метафорой и самого творчества. Мне был интересен этот опыт и графическая серия возникла стремительно, подобно стремительности самого стихотворения.

Сейчас у тебя большой графический цикл по мотивам поэзии Иосифа Бродского. И он разнообразен по интонациям, временами драматичен и даже трагичен. Мне кажется, что и твоя визуальная лексика в нем усложнилась. Значит, тема лирики Бродского стала глубоко личной, тебе созвучной?

Наталья Гончарова-Кантор: Собственно, она такой и была — из его лирики я выбрала то, что мне было близко и по духу, и для решения визуальных задач, но в процессе работы происходит бОльшее погружение в стихию языка, в поэтическое пространство — это как общение на ином уровне.

Однажды иерусалимский издатель Леонид Юниверг предложил мне выполнить иллюстрации к поэтическому сборнику Бродского. Возможно, он имел в виду классические иллюстрации, но мне хотелось продолжить тот концептуальный и визуальный ход, который естественно возник в моей первой серии. Спасибо издателю — он предоставил мне полную творческую свободу, и в результате появились импровизации к стихотворениям «Пилигримы», «Письма римскому другу» и поэме «Исаак и Авраам». Это именно импровизации, как отклик на созвучие с поэтическим состоянием. Иллюстративный подход в этом случае не был моей задачей. Когда я работаю, то происходит  своего рода диалог —  синергия художника с  поэтическим словом.

Это безусловно именно так. Особенно, когда видишь как изображение в твоих листах рождается из рукописных стихотворных строф и трудно отделить одно от другого.

Наталья Гончарова-Кантор: Да, но оказалось, что это вполне возможно. Процесс вёл меня сам. Я с самого начала задумала эти серии как чередование листов с пространством для текста с работами, в которых акцент сделан на реалии, очень зримо присутствующие в стихах Бродского. Он бывает иногда почти кинематографически визуален. И ритм сменяемости образов и строк для меня был очень важен как передача голоса поэта. Но в последующих сериях в пустых работах пространство для текста оказалось настолько значимым и самодостаточным, что тексты были визуально вынесены за грань листа .

Мои работы могут существовать и быть восприняты также отдельно от стихов, подобно тому, как стихи существуют и воспринимаются независимо от работ. Интересный опыт в связи с этим происходит, когда на выставку приходят израильтяне, не знающие русского языка. К сожалению, они не воспринимают текста, но реагируют очень эмоционально на графику, для них это своего рода перевод поэзии на визуальный язык. Возможно, в этом случае, возникает отдельный жанр современного искусства: ассоциативные визуальные работы, созвучные поэзии.

Я помню, как на предыдущей твоей иерусалимской выставке, в мае прошлого года, было ритмически обыграно экспозиционное пространство. Хочется сказать, что было «ветрено и волны с перехлёстом». Будто ветер разметал по залу цитаты из «Писем римскому другу».

Наталья Гончарова-Кантор: Выставка, собственно, так и называлась: «Нынче ветрено и волны с перехлёстом», отсюда возникло и такое пространственное решение. На этой выставке происходила также презентация альбома «Созвучие», о котором я говорила. Концепция была выражена уже в самом её названии, — первой строке из «Писем римскому другу», особенно актуально звучащей в наше время. Куратором экспозиции и автором фотоинсталляций стала замечательная иерусалимская художница и дизайнер Галя Блейх. Мы с ней давно дружим, она прекрасно чувствует моё творчество. Галя нашла такой талантливый пространственный приём, передающий концепт. Как говорит она сама:

Объединить большие серии было непросто, и возникла идея разметать по стене строчки стихотворений, к которым сделаны работы , чтобы своим движением они создавали ощущение нестабильности, разбега ветра.

Мы писали о Галине Блейх в нашем издании тоже, год назад. В том интервью она рассказывала как работает с пространством в цифровом искусстве. И в экспозиции выставки она нашла ещё один интересный пространственный и концептуальный приём: разместила в контраст к твоей свободной графике фотоинсталляции с атрибутами лагерной жизни поэта. Такой метафорический контекст жизни поэта: «свобода- несвобода».

Наталья Гончарова-Кантор: Да, они добавляют и графике, и поэтическим строчкам ещё и бытовой контекст времени с его суровыми, отнюдь не поэтическими реалиями — фото судебного приговора, ватник, сапоги — напоминание о его ссылке. Мои работы созданы к его ранним стихам, а «Письма римскому другу» написаны в год высылки поэта из страны. Это подчёркивает связь судьбы с творчеством — без неё возможно, и поэзия Бродского была бы иная. Но история не знает сослагательного наклонения.

Для меня твоя графика со стремительностью длинного мазка и динамикой силуэтов света и тени каким-то непостижимым образом передаёт ритм авторского чтения Бродского. С паузами его дыхания и растянутыми гласными. В чём магия твоей техники? Сложно было найти такое пластическое «созвучие» приёма?

Наталья Гончарова-Кантор: Совсем не сложно. Читая стихи, я сразу поняла, что именно мне необходимо. Если говорить об этих сериях, я выбрала графическую технику, найденную ещё в Одессе — она пластична, свободно-интуитивна: тонкие лессировки цветной тушью. Усиление контраста, проработка свето-теневых нюансов. В случае необходимости — с более плотными слоями акрила. И снова — абстрактные обобщения прозрачными слоями туши. В этой прозрачной структуре — стихия воздуха, родственная стихии поэтического языка. В свободной импровизации — чувство бесконечности. В прозрачных лессировках — стихия воды, так близкая Бродскому.

Какие вообще особенности стиля Бродского обогащают твой творческий метод? В чём для тебя его эстетика близка?

Наталья Гончарова-Кантор: Мне очень близки его метафизичность и драматизм, эмоциональность и динамика , многомерность, символизм – само дыхание поэзии, объёмное вИденье мира. Эмоциональное волнение — это то, что первично и для поэта, и для художника. Непосредственность переживания, динамика эмоционального состояния близка поэту так же, как и художнику. Поэт озвучивает свои переживания, художник визуально их проявляет. Для меня важно было найти верную тональность, передать внутреннее ощущение от этих стихов. Но стихи — это другой язык. Мой метод сформировался вне зависимости от поэтического влияния Бродского. Здесь важнее внутреннее созвучие с его поэзией. Стихи мне дали энергетическое усиление, некую концентрацию оптического «прицела».

Хотя в целом — это уже ранее найденный мной пластический язык, но я постоянно экспериментирую. Это живой процесс. Например, в какой-то момент, для бОльшей выразительности, мне понадобилось включить в часть работ текст, отдельные слова или буквы. А для того, чтобы передать стремительность движения, напряжение и парадоксальность сюжета, предельный накал переживаний, я пользовалась экспрессивной спонтанностью графики Дзен, которую практиковала ещё в Одессе.

Мне очень интересно поговорить с тобой об Одессе 1980-х. В то время это была легендарная колыбель позднесоветского украинского трансавангарда, «Новой волны» одесского андерграунда на волне воодушевляющих перестроечных перемен! Знаю это как бывший уральский искусствовед, очевидец того, как зарождался уральский трансавангард под влиянием «одесских вылазок» свердловских художников. Феномен «Старика Букашкина» и его арт-акционизма тому подтверждение. Тебе очень повезло быть в это время в правильном месте, с точки зрения творческого общения и эстетического формирования.

Наталья Гончарова-Кантор: Безусловно. Одесса — колыбель не только трансавангарда, но и всевозможных экспериментальных пластических поисков. Трансавангард возник не на пустом месте. В Одессе не переставала существовать и активно развиваться традиция андерграунда. Она не прерывалась и в советское время. Это был настоящий плавильный котёл всех направлений — разных форм модернизма: постимпрессионизма, символизма, экспрессионизма, постэкспрессионизма, а в 90-е — постмодернизма и акционизма. Но главным были не направления, а сами художники, их индивидуальность, которая не ограничивалась каким-либо направлением. Одесские художники были очень самобытны, активно занимались творческими поисками, объединялись в сообщества, устраивали запрещённые в то время квартирные выставки и концерты. Старика Букашкина отлично помню — он бывал в мастерских у моих одесских друзей-художников и музыкантов.

И для меня это был очень важный этап: когда я туда приехала в 1986 году, как раз организовывалась первая официально разрешённая свободная выставка ТОХа (Творческого Объединения Художников), в которой я сразу приняла участие. Это был круг художников 2-х поколений одесского андерграунда : Александр Ройтбурд, Евгений Рахманин, Сергей Лыков, Василий Рябченко, Сергей Ильин, Виктор Павлов, Олег Волошинов, Виктор Маринюк и др. Знакомство с одесским андерграундом сразу после окончания Харьковского художественного училища обогатило мою эстетическую оптику.

В Одессе мне открылось метафизическое измерение творчества. Свобода выражения внутреннего мира, чувства, переживания. Философская и, наконец, духовная категории. То, что на самом деле я считаю первичным и необходимым. Понимание того, что в творчестве выражается Дух, и именно он определяет оптическое восприятие и художника, и поэта. Потом уже выбираешь определённый спектр технических приёмов, чтобы адекватно передать то, что считаешь необходимым. Я начала много экспериментировать с разными техниками и материалами, была тогда увлечена живописью Дзен, экспериментами с китайской чёрной тушью. Помимо угля, пастели, масла работала в смешанной технике разными материалами, которые подворачивались под руку — акварель, темпера, гуашь, в ход шли даже тряпки, о которых вытирались кисти, в красочную структуру вмешивалась также мастихином и пальцами.

А что тебе ближе, всё-таки: монохромная графика или полихромность? Тональный нюанс или цветовой контраст?

Наталья Гончарова-Кантор: Важнее всего их отношения. Это как инструменты в оркестре. Имеет значение взаимодействие – без этого звуки не сложатся в музыкальное произведение. Так и в моей работе. К примеру, контраст возможен как сольная партия, нюансы как сопровождение. В каждый момент я должна почувствовать, которое из этих средств мне необходимо. Большое значение имеет пауза — пустое пространство.

Я прислушиваюсь к внутренней тональности стихотворения, это проясняет форму и способ наибольшей выразительности, открывает иное измерение. Конечно, в графике больше внимание уделяю тону — многие работы полихромны. Но, если говорить о иных, то цвет появляется как катализатор состояния, особенно когда он назван у поэта в тексте: «Зелень лавра доходящая до дрожи», «Горит звезда… На самом деле дали рассвет уже окрасил в жёлтый цвет»… Либо в тех случаях, где он не назван, но я его вижу и ощущаю. К примеру, как голубой цвет в «Письмах римскому другу». Я увидела его в морском воздухе римской провинции, и в тоже время как цвет духовного пространства. А в серии «Под вечер он видит, застывши в дверях…», где «два всадника скачут в пространстве ночном», среди монохромной тёмной серо-умбристой гаммы мне необходимы багрово — красные росчерки, чтобы выразить максимальное напряжение конфликта и страсти.

Цвет очень важен, но он должен быть использован лаконично и точно. Подобно тому, как поэта ведёт вербальный поток, пластический язык увлекает художника своей образной и колористической динамикой. Когда я пишу, то вхожу в состояние этой безусловной свободы, в котором меня ведёт абсолютное доверие внутреннему чувству.

Мы уже обсуждали с тобой значимость для тебя пустоты как формы. В поэзии это как вдох и выдох, молчание и звучание…

Наталья Гончарова-Кантор: Да, для меня эта непроявленная наполненность пустоты как равноправно значимого пространства обладает метафизическим качеством. Мне было важно передать ассоциативное предчувствие, из которого появляются и слова, и образы, и формы. Как говорил Юрий Лотман: «Материя, из которой состоят вещи, конечна и временна; форма вещи бесконечна и абсолютна. Реальность вещи — это дыра, которую она после себя оставляет в пространстве.» Пустота, отсутствие для Бродского сакральны. Вычитание себя из пейзажа есть усиление своего присутствия.

В этом пространстве особое звучание приобретает пустота как образ бытия, которое существовало до того, как проявилось в определённой форме. Как если бы это было ещё не самим звуком, а неким его предчувствием — так, будто открывается дверь в некую мощную первичную стихию мироздания…

Изображения: Наталья Гончарова-Кантор

Интервью: Елена Шипицына.

Юхани Ярвинен: «Культурные связи прочнее политических»