Екатерина Рожкова: "Меня пугает слово "актуальность". Я чаще изображаю то, с чем люди жили раньше"

Екатерина Рожкова родилась в Москве в 1969. Окончила Московскую Среднюю художественную школу при институте им. Сурикова и ВГИК  (мастерская В. А. Богданова, постановочный факультет).  В разные годы работала с галереями Манеж, КИНО, Якут-Галерея, Роза Азора. В прошлом году в Государственном Русском Музее принимала участие в выставке “Россия. Реализм. ХXI  век”.

Работы Екатерины Рожковой есть в собрании Московского музея современного искусства, Фонда культуры «Екатерина», ряда региональных музеев, в корпоративных коллекциях банков АБН АМРО, Петрокоммерц, Fleming Bank. Личная страница Екатерины Рожковой здесь.

В ваших работах нет человека, но его незримое присутствие ощущается. Так все же, ваши картины  о вещах или о людях?

Екатерина Рожкова: Безусловно, мир вещей не может быть полностью оторван от человека. Но так получилось, что людей я рисовала редко.  Меня всегда интересовали именно предметы и медитативная работа над ними. Увлекал сам процесс, сидеть и подолгу работать над материальностью, фактурой предмета. Это работа началась с серии «Тарелки».

На кухне у нас всегда стояла оловянная тарелка. Я  любила разглядывать царапины и шероховатости  на ее поверхности.  Вещи без людей всегда мне казались спокойнее, чище. Конечно, мир в моих картинах – это не вымершее пространство. Люди там “присутствуют”, вы правильно подметили. Зритель может додумать сам,  а что было до того, как тарелку оставили на столе или позвонили по телефону?

Недавно видела ваши телефон, печатную машинку на выставке 2000-е. Избранное из коллекции Владимира и Екатерины Семенихиных.

Екатерина Рожкова : Да, но на выставке в фонде Екатерина эта серия была представлена не совсем в своем первоначальном виде. Фонд  приобрел эти работы с выставки «Восток-Запад» в галерее КИНО, с которой я сотрудничала в начале 2000-х. Тогда это пространство было в самом расцвете, там проводились масштабные проекты. «Восток-Запад» был одним из таких.  Мои работы располагались в «западной » части экспозиции и символизировали достижения новейшей истории. Это были большого размера телефоны, швейные, печатные машинки и так далее. Мои картины  сопровождались звуковой дорожкой.

В зале звучала улица, грохотал лифт, скрежетали различные механизмы, печатала машинка “Ундервуд”, звонил телефон и так далее.  Я собрала их на радио. У них оказался целый банк звуков, в том числе мне необходимые, например, старый такой гулкий звук звонящего телефона в коридоре коммунальной квартиры. Семенихины приобрели тогда всю серию, причем вместе со звуковой дорожкой.

У вас есть серия объектов, посеребренные блюда, на которых изображены разные вещицы не дорогие, но чувствуется, что они вам очень ценны – воланчик, нитки с иголками, ветка сирени. Что это? Ваши воспоминания? Может быть автопортрет?

Екатерина Рожкова : В некотором смысле, да. У нас вся семья что-то собирала, коллекционировала, причем азартно. Охотились за вещами. Ездили в Питер, меняли вещи –все это было настоящей страстью. По всей квартире стояли, вазочки, тарелки, чашки. Куда бросалось все, что только можно представить. Всякая мелочь –  таблетки, пуговицы, леденцы, иголки, нитки ….  И у нас эти клады назывались “лабораториями”. В каком-то смысле, это и был портрет семьи. А идея с тарелками пошла от предложения сделать выставку в музее декоративно-прикладного искусства. Куратором была Татьяна Палеева – мой давний вдохновитель. Татьяна удивительный человек. С ней чувствуешь себя невероятно свободно в смысле воплощения идей. Она супер дисциплинированный, жесткий, я бы сказала, куратор, но в то же время художнику доверяет и дает полную свободу в результате. Учитывая пространство, мне показалось уместным привязаться к предметам. И на одной из барахолок я купила эти посеребренные блюда. Выставлялось каждое из них в отдельной витрине, как объект.

Вы из тех, кто привязываются к вещам?

Екатерина Рожкова :  К сожалению. Лучше жить “на легке». И переезжать легче и дышать. Но я с ними связана, я их рисую, я их люблю. Все равно хожу по барахолкам, по антикварным магазинам, по блошиным рынкам, куда бы я ни приезжала. Сейчас, наоборот, стремлюсь к порядку и минимализму, но куда мне до этого!  Как художнику, мне необходимо за что-то “зацепиться” взглядом.

Может быть в мире современном уже и Вещей таких нет, достойных? Дизайн не тот, новинки устаревают, все перемещается в виртуальное пространство …

Екатерина Рожкова :  В том то и дело, что сейчас вообще нет как такового натюрмортного фонда. Это такое понятие еще с учебы в художественной школе –  “натюрмортный фонд”. Восковые овощи-фрукты (обычно со следами зубов учащихся – хотелось попробовать на вкус), чучела птиц и прочие муляжи.  Этот фонд был довольно однообразен, но школа – есть школа и я с нежностью все это вспоминаю. На протяжении многих лет надо было рисовать эти кринки, лапти, воблы.  Но пластмассовый мир не очень-то интересен и не особенно впечатляет. Хотя и пластиковые стаканчики можно красиво нарисовать, безусловно. И надо бы уже. Пластик проник в нашу жизнь. Но что-то пока сопротивляется во мне …

Так или иначе в моих работах присутствует некоторый взгляд назад. Я чаще изображаю то, с чем люди жили раньше. Современный дизайнерский интерьер не особенно порисуешь. Современную раковину, например, не будешь ведь рисовать? А старый ржавый дачный умывальник – другое дело!

Возможно, в будущем спустя много лет, археологи наткнутся на предметы нашего быта и будут пытаться рассказать о нас. Вы будто предметы для будущих поколений архивируете?

Екатерина Рожкова : Меня интересует формат, размер, техника. Увеличиваясь в масштабе, предмет теряет свою функцию и становится знаком. Мы живем в XXI веке и предметы, которые я рисую,  не могли быть такого размера.

Слово “актуальность” меня немного пугает. Актуальное искусство непременно отражает текущий момент. Но специально я не могу и не хочу ничего делать для этого. В моем поколении очень сильно присутствует школа в самом классическом ее понимании.

И я от нее не сильно отхожу. Инструментарий мой более, чем традиционен – кисти, краски, холст, бумага, карандаш. Присутствуют и рукотворность, и время затраченное на работу. И меня это устраивает, мне не хочется строить горы из мусора или табуреток. Хотя есть много художников, которые работают с пространством и «множеством» очень талантливо и которых я очень люблю – Тихару Шиота, Кристиан Болтански, Ай ВэйВэй, Ирина Корина.

Борис Гройс в одной из своих статей говорит, что даже если инсталляция состоит из одной единственной картины, она все равно остается инсталляцией, поскольку решающий аспект картины как произведения искусства заключается не в том, что она была написана художником, а в том, что она была выбрана художником и представлена как результат этого выбора. В этом смысле,  на мой взгляд ваши «традиционные» картины очень даже актуальны.  

Екатерина Рожкова : Сейчас очень важен контекст, безусловно. Например, даже если выставлен абсолютно классический пейзаж,  само пространство галереи может побудить зрителя воспринимать его по-иному.

Контекст того, где работы выставлены, в окружении каких художников, в каком пространстве, какой галереи – все это сегодня невероятно важно и влияет на общее впечатление от работы.

Давайте вернемся к конструированию памяти в ваших работах. Почему эта тема для вас важна? 

Екатерина Рожкова : Несколько лет назад у меня была выставка в моей любимой галерее ROZA AZORA – культовое место в Москве. Невероятно важное для городской среды.  Для ощущения той, старой Москвы.  Заходишь в это маленькое уютное пространство и с первой минуты ощущаешь праздник, защищенность. С ходу почти попадаешь в старый буфет, в котором и хочется остаться.  Чудесная Лена Языкова придумала выставить мои карандашные ведра, умывальники, Зингеры и назвала все это «Пора на дачу».

Лена Языкова и Люба Шакс делают невероятную вещь – они согревают этот город и людей, в нем живущих. Как растение иван-чай, знаете, в том месте, где оно растет, температура воздуха на несколько градусов выше. Такое явление природы.

Я всегда жила больше прошлым, чем настоящим и будущим. Это мой тип личности. Они как-то там называются у психологов, я точно не помню … Вот я к ним отношусь.

Часто я переживаю моменты из детства, проживая их заново. Начало моей жизни было  интересным и в смысле перемещений по миру, детских впечатлений, ощущений. К этим воспоминаниям и предметному миру, с ними связанному, я возвращаюсь мысленно. Возможно, я излишне на этом зацикливаюсь, но я этим живу. День сегодняшний мне менее важен. Оказывается, что я всегда смотрю куда-то назад. А потом понимаю, жизнь то была вот вчера и я ее пропустила. И вновь я принимаюсь фиксировать в своих работах важные моменты прошлого.

В 1990-е я жила в Японии. И большая серия моих работ посвящена моему “переживанию” той культуры. Кстати, вернувшись в Москву, я совершенно не знала ни галерей, ни галеристов, которые появились за два года, поэтому я очень благодарна Ирине Мелешкевич и галерее Манеж. Ира, не зная меня совершенно, видя только работы, смело предложила мне выставку, ни на кого не оглядываясь.  Никто не хочет быть первым или боятся быть первыми, а Ира ничего не боится. Это была моя первая персональная выставка в Москве. Один художественный критик меня назвал адептом чужой культуры. Сначала меня это задело. Но потом я подумала, что, пожалуй, так и есть.

После Японии могу назвать  еще одно важное перемещение в пространстве  – длительная экспедиция по Сибири, Хакасии, Киргизии. И вновь, я долго не могла успокоиться, рисовала набранный в том путешествии материал.  Постепенно он вытеснил все остальное.  Уже складывалось впечатление, что я целую жизнь буду рисовать то, что не имеет ко мне отношения.  Но в один момент я все же  поняла, что “изжила” эту тему и поставила точку. Тогда я сотрудничала с Сашей Якутом и его галереей.  Он, увидев мои киргизские мавзолеи, предложил устроить выставку в Музее Архитектуры.

В истории с мавзолеями меня привлекла именно архитектура. Меня потрясло, что в этой архитектуре заложено саморазрушение, как и в человеке. Наиболее старые мавзолеи строились из песка, глины и воды. Постепенно ветер и дожди должны были размыть, стереть с лица земли  эти временные конструкции. Позднее стали строиться более крепкие мавзолеи. И опять же, сама их архитектура мне показалась совершенно уникальной.  Саше тема явно нравилась, но, когда я начала работать над этими мавзолеями, мне вдруг стало очень плохо. Хотя я абсолютно не мистик и не склонна к этому.

Но стало очевидно, что я затронула тему, в которую мне совсем не захотелось углубляться. Стала болеть рука. То есть самым очевидным способом мне давалось понять,  что-то здесь не то. И в очередных бессонных муках, я поняла, что необходимо уравновесить, нужны и верх и низ. И меня осенило – мне очень давно нравились голубятни.  Голубятни, как тема. Опять же, такая странная народная архитектура, непонятная и безумная, построенная сумасшедшими, увлеченными людьми из каких-то кусков дверей, заборов и прочего. И эта архитектура меня тоже очень увлекала.  Я подумала, что голубь – это душа, это и есть тот “верх”, которого не хватало. Позвонила Саше, рассказала, ему понравилось. Так родилась серия «мавзолеи и голубятни».  Выставка состоялась. Тематически и эстетически для меня она сложилась. Да и само место –  Музей Архитектуры,  было  идеальным. Тот самый контекст, о которым мы с вами говорили выше.

Конечно, кроме предметов, мне еще интересна архитектура. Но не та архитектура, которая объективно красивая и уже является произведением искусства. В такой архитектуре уже все есть и мое, как художника, участие – лишнее.

Меня интересует такая архитектура, в которой есть некое несовершенство.

Вот вам еще одна черта актуального искусства, цепляться за изъяны, несовершенства …

Екатерина Рожкова : Возможно, вы правы. В общем, я рисую различные голубятни, зернохранилища, элеваторы. Ищу их по разным уголкам Земли. Собираю разные сараи,  водонапорные башни. Для меня это складывается в некую серию.

В какой-то момент одно японское издательство заказало мне  иллюстрации к Степи Чехова. Делая эти иллюстрации, я поняла, что бесконечный пейзаж – еще одна моя важная тема. Исконно русская история. Наш человек движется в абсолютно плоском одинаковом пространстве. Степь Чехова меня вдохновила.

Тема  монотонного пейзажа – третья глобальная составляющая моего творчества.

Различные кусты, кустарники. Их можно кадром отклеить от остальных таких же и разглядывать по отдельности, можно, наоборот, соединить, сделав панораму. Они все похожи между собой, выстраиваясь в бесконечную линию.  И даже по покупательскому спросу, я чувствую, что это какая-то очень “наша” история. Люди на нее реагируют, видят что-то близкое, свое.

Знаете, когда едешь на поезде, неважно, на Сапсане несколько часов или сутки куда-то далеко по русской равнине, создается ощущение бесконечно повторяющегося, монотонного пейзажа, почти метафизическое состояние. Но время от времени, взгляд за что-то или кого-то цепляется. Вычленяются отдельные кадры. Стоит ребенок, машет поезду. А вот собака и так далее. Я заканчивала ВГИК, поэтому кадр и целое, приближение и удаление, детали и общий план – важны для меня.

Мне кажется в ваших работах присутствует недосказанность.  Тоже такой кинематографический прием?

Екатерина Рожкова : Да. Но и сама техника. Я работаю карандашом. Карандаш вообще для эскизов. Его используют на подготовительном этапе. Я же его сделала окончательной техникой. Не я одна в мире, конечно, так работаю. Тем не менее, мне нравится, что такая техника дает выбор – довести ли картины до звенящего состояния “сделанности” или штрихом оставить состояние намека, незаконченности? Карандаш дает диапазон –  от неуверенного незавершенного состояния до предельно четкой ясности графита. Хотя, безусловно, у меня смешанная техника, я использую также  темперу, акрил, тушь.

Кроме того, ваши работы обычно монохромные.

Екатерина Рожкова : Когда-то в начале у меня был цвет. Но потом я стала уходить от него. Я люблю цвет, но спокойнее  себя чувствую в монохроме.  Только в голубятнях я цвет вернула. Знаете, они всегда так трогательно покрашены, народным нашим любимым цветом – голубым. И в этом случае я почувствовала, что Церулеум  (название цвета краски) здесь необходим. Я взяла из банки и покрасила, как собственно и в жизни их и красят.

Вы работаете в основном сериями?

Екатерина Рожкова : Мне нравится серийность. Она дает свободу. Одна картина у меня обычно “зависает”. Я думаю, на это тоже  ВГИК повлиял. Получается что-то типа раскадровки, говоря “киношной” терминологией.  Я беру, например, ведро и рисую его сбоку, сверху, снизу. Мне не хватает одной картины, одного сюжета. Мне хочется продолжения, покадрового взгляда, скриншота …

«… На Катиной даче живы любимые старые запахи, и полузабытые родные звуки там живут собственной призрачной жизнью, гремит и журчит умывальник, жужжит тихонько швейная машинка, а кто на ней шьёт — неизвестно: все же здесь, за столом. На столе рюмки цветного стекла, графин с вином и пирожки с луком и яйцом, Сашка их обожает, а я не умею печь, зато плов умею, а у Рожковых сегодня как раз плов, и мы ездим друг к другу на дачу, из Снегирей в Переделкино, привычный маршрут, на субботу ничего не планируй.» Отрывок текста Майи Кононенко из каталога выставки «Пора на дачу» в галерее «Роза Азора», Москва, 2012 г.

Но кроме истории с кино и аудио, кажется, для вас важно и слово? Вашими текстами к выставкам зачитываешься как самостоятельными литературными произведениями. Какую роль играет вербальная составляющая?

Екатерина Рожкова : Мне всегда очень нравилось писать. Я это делаю легко. Когда-то я вела дневники. Сейчас по-прежнему пишу письма. Очень нежно отношусь к слову. Читать книжки – для меня самое счастливое состояние. Написать небольшой личный текст не доставляет хлопот. Кстати,  я дважды иллюстрировала книги. Сейчас делаю третью. Для детей.  Я была рада перейти на другой масштаб. С большого на маленькое. Это всегда полезный  и интересный опыт.

А как родилась идея сделать шелкографию на листах нержавейки?

Екатерина Рожкова : В этом случае меня заинтересовало столкновение материалов. Холодного железа и теплого детского крестильного  платья. Эта идея не сразу родилась. Сначала я печатала платья на бумаге.  Но потом мне показалось, что на бумаге они выглядели как-то плоско. Одежда – это ведь очень важно. Она хранит наши переживания. Крестильная рубашка – это самое начало человеческой жизни. Но никакого дальнейшего тепла и уюта никем не гарантировано.  Человека покрестили, а дальше начинается весь холод и ужас самой жизни. И мне вдруг показалось уместным передать это через холод металла. Никто тебя в этой жизни особо не ждет.

Вам ли, Екатерина, думать о том, современно ваше искусство или нет. На мой взгляд, вы очень тонко чувствуете определенные вибрации. Расскажите над чем работаете сейчас?

Екатерина Рожкова : В 2016 году Русский Музей пригласил меня участвовать в выставке “Россия. Реализм. ХXI  век”. Какие уж тут остаются сомнения в том, чем я занимаюсь? (смеется) Сейчас вдруг я поняла, что подошла к моменту, когда мне захотелось писать людей. Пока  еще не очень представляю, каким образом, но чувствую –  люди появятся.

Интервью: Катя Карцева

© 2017 artandyou.ru и авторы