Художник Михаил Крунов (1954 г.р.) выработал свой неповторимый живописный стиль на стыке фигуратива и абстракции, участник многочисленных выставок в России и Европе (Великобритания, Швейцария). Работы хранятся в Государственном Русском Музее (Санкт-Петербург), Музее Марка Шагала (Витебск), Государственном театральном музее им. Бахрушина, многочисленных частных собраниях. Представитель поколения, сменившего нонконформистов-шестидесятников, Крунов начинал как классический живописец, но давно пришел к пониманию, что научное знание может стать основой пластических решений и открытий. Сегодня он работает в области сайенс-арта, а в последние годы занимается «арифметической комбинаторикой», развивает серии геометрических абстракций, одновременно – фигуративных холстов с символическими образами. О своих учителях в искусстве, о цифровизации и магии чисел, о давнем увлечении восточной философией и мечте об идеальном кураторе художник поговорил с нашим обозревателем Еленой Рубиновой.
Елена Рубинова: В числе своих учителей вы называете художников шестидесятников Алексея Каменского и Юрия Злотникова. Но сейчас вы идете дальше и шире. Насколько их поиски для вас были важны и в какой мере это определило и вашу дорогу в искусстве?
Михаил Крунов: Влияние этих художников и моя нынешняя близость к сайенс-арту в его современном понимании для меня безусловна. Для Злотникова бурно развивавшаяся кибернетика, информатика, физика были главными источниками творческих идей. Его знаменитые «Сигнальные системы» вышли оттуда. Он был погружен в кибернетику, общался с математиками.
В тот период наука была его опорой, защищавшей живопись и искусство от возможности превращения в орудие идеологических манипуляций.
Конечно, самого термина сайенс-арт, как его понимают сегодня, не существовало, но искусство, рожденное в соприкосновении с наукой, было всегда. В этом смысле даже Леонардо да Винчи занимался сайенс-артом своего времени, а поиски перспективы и четвертого измерения вдохновляли художников века ХХ-го. Труды математика и физика Анри Пуанкаре, видевшего в евклидовой геометрии не объективную истину, но всего лишь одну из многих возможных геометрических конфигураций, читали многие кубисты, в том числе Пикассо. Я бы даже сказал, что влияние техники и более масштабно – трансформации сознания общества – прочитывается и у кубистов, и у импрессионистов. Когда общество начинает оперировать большими научными проектами, искусство не может оставаться в стороне. Но есть и простые вещи, о которых мы не задумывается. Ведь даже рождение пленэра, как метода, было результатом технологии – когда появился тюбик и краску можно было туда поместить, широко распространился пленэр!
на выставке «Арифметическая Комбинаторика», 2019 г.
В московском представительстве MacDougall’s Russian Art Auction, London
Что вам дало общение со своими менторами? Как происходило ваше взаимодействие?
Михаил Крунов: У Каменского определяющим была связь слова и визуального знака: он много иллюстрировал русскую и французскую поэзию, был погружен в филологию и музыку, изучал французский. Алексей Васильевич влиял на меня через обаяние своей личности, глубиной чувства. Наследие Злотникова сегодня вписано в историю искусства, а когда-то оно рождалось на моих глазах. Злотников был богат на общение и создавал свою питательную среду, называл ее гумусом. У него был определенный круг собеседников и идеи – не только философские, но и пластические – он черпал из бесед. Это сотни часов разговоров об искусстве. «Сигналы» вообще были для него научной работой – исследованием воздействия живописи на человека, как он писал, «попыткой создать модель наших чувственных переживаний». Часто, опаздывая в институт, где я тогда преподавал, я встречал его на Шаболовке. Он жил там неподалеку. Злотников доставал из портфеля альбом, в котором хранились его пластические размышления, и начинался разговор минимум на полчаса. Я приглашал его на занятия, и беседа продолжалась и с моими студентами. Его творческий метод был для меня открытием и, конечно, помог увидеть свой. Вектор был заложен.
Вы говорите, что проверяете границы живописи. Часто ли вы задавались вопросом, зачем вообще раздвигать границы в живописи? Почему не уйти в другие медиа?
Михаил Крунов: Раздвигая границы живописи я, прежде всего, исследовал себя. Мне было интересно, как далеко я могу пойти даже в этих архаичных средствах. Раздвинуть свои границы и наблюдать собственную эволюцию. И пытаться предугадать дальнейшее. Сейчас традиционная живопись, особенно среди нового контекста, воспринимается подчас архаично.
Пластический язык – это не какая-то совершенная законченная вещь, а прежде всего живая материя. Художник обязательно развивается, когда меняется его видение. Это происходит под воздействием учителей, под влиянием большой культуры, собственного опыта, технологий. Может быть излишняя энтропия не всегда благо, но я верю в эволюцию. Она происходит, и я открыт к этим изменениям.
Принято считать, что искусство всегда было областью индивидуального, интуитивного подхода, ну и рукодельного производства. Что вы сохраняете в своей художественной практике?
Михаил Крунов: На мой взгляд, живопись — это в чем-то физиология, чувственный процесс. Иногда устаешь от какой-то наработанной привычной техники, и тогда организм сам переключается. Бывает устаешь от масла и переходишь к акрилу или темпере. Есть накопление стереотипов и приемов, а есть их разрушение. И я старался преодолевать эти стереотипы. Как наш язык, который меняется под влиянием многих процессов, так же меняется и живописный язык. Иногда одно событие, одна выставка переворачивает твое сознание. Помню, когда в 1979 году впервые привезли Моранди. И вдруг в Москве появились «морандисты» – целая плеяда. Изменения не всегда приходят через разрушение, через слом, скорее через эволюцию.
Как наш язык, который меняется под влиянием многих процессов, так же меняется и живописный язык.
Собрание Нади Брыкиной
Какую-то часть жизни я писал пейзажи, ходил на пленэры. Потом мне открылось, что мир гораздо цельнее – пейзажи трансформировались в «горизонты» — небо, земля, лес. Это был период геометрического минимализма – сближенные цветовые отношения и большие обобщения. Серия «Горизонты» растянулась на долгие годы. Я шутил, что «горизонты» меня настолько успокоили, что я пришел к откровенному монохрому. Все мои белые работы – оттуда.
Насколько я знаю, ваша серия «Кальпы» родилась именно как результат этого , назовем его, «восточного периода»?
Михаил Крунов: В то время я увлекался йогой, дзен-буддизмом и восточной философией, а на живопись повлияли древнеиндийские мировозренческие концепции. Эти работы для меня стали символом, знаком движения времени, а тема переросла в пластическую формулу. В этой большой серии цвет обозначал циклическую смену космических эпох, а границы между отдельными холстами в блоках — сингулярность в процессе развития.
«Путь в глубину начинается с поверхности.
Поверхность ограничивает форму или лежит на плоскости <…> для художника это визуально-чувственное начало, символ цельности и завершенности».
Какие учения и теории дали импульс вашим поискам? В каких учениях и направлениях научной мысли вы находите для себя важный материал?
Михаил Крунов: Сдвиг был, конечно, мировоззренческим. Наверное лет двадцать назад. Открытость информационного пространства тоже сыграла свою роль. Я стал слушать лекции сэра Роджера Пенроуза, познакомился с его взглядами на эволюцию. Потом открыл для себя труды британского космолога и астрофизика Джона Риса. Его теория струн для меня как поэзия. На русском, кстати, его книга, вышла недавно. Одним из непосредственных эпизодов, давших импульс поиску новых образов, были мои впечатления после посещения академгородка Пущино и знакомства с генетиками. Я повез туда свою выставку – еще реалистические вещи— птички, пейзажи. И биологи показали мне свои лаборатории, рассказали о проблемах, которыми они занимались. В микроскопе я увидел, как они выделяют структуры ДНК.
Это сложные технологии, но в 1990-е годы они уже были. С этого началась серия «Генетический код» — я увидел его везде. И в лингвистике, и в биологии.
Насколько правомерно утверждение, что искусство всегда следовало за технологиями? Где сейчас в этом ряду сайенс-арт?
Михаил Крунов: Сейчас это взаимообразный процесс – не только наука повлияла на художников, но и ученые принесли свое знание в искусство. В 2021 году я участвовал в выставке «Волшебство сверхтехнологий», когда профессиональные художники в коллаборации с учеными Сколтеха создавали арт- объекты, инсталляции, живописные работы. Совсем неочевидные вещи и явления естественных наук, в том числе нанотехнологий, обретали доступные для зрителя образы и смыслы. И поле сайенс-арта все время расширяется.
Из коллекции Сары Виниц.
Помогает ли вам цифровизация и если да, то в каком виде?
Михаил Крунов: Цифровизация, конечно, помогает. А сейчас в арсенале еще и ИИ, который тоже может отвечать на твой запрос. Я это воспринимаю так, что приходит еще один собеседник — и ИИ. И ты вступаешь в диалог. Это всегда меня завораживало. Свои композиции я часто на начальном этапе делаю в цифровом виде. Нельзя не отметить, что особенно помогает цифровой формат при подготовке выставок – увидеть себя на стене, в пространстве очень важно. И в 3D мы можем легко просмотреть все варианты и свой путь. Этот новый цифровой контекст очень важен, потому что на экране я себя вижу иначе. Это не просто что-то напечатанное, а ты действительно выходишь в другое пространство. Интересно, что, например, в московской галерее и, скажем, в Цюрихе, мои работы смотрятся совершенно по-разному.
В искусстве есть два параллельных процесса – делание и видение. Они рядом и между ними очень тонкая перегородка, как между двумя полушариями мозга. Тут есть особый переход. Многие художники увлечены деланием, но нет работы над видением. Это особая практика.
Последние лет десять вы разрабатываете сложносочиненные произведения, которые связаны с комбинаторикой. Какие новые знания и компетенции от вас это потребовало? В чем для вас заключается магия чисел?
Михаил Крунов: Сама тайна меня волнует. Тайна числа, которую я не понимаю. Может быть это и элементарные вещи, которые каждому школьнику сейчас понятны, но для меня до сих пор загадка, что такое простые числа, четные – нечетные, мнимые. Эстетическая сторона – это следствие этих математических загадок. Иногда, насколько мне позволяет математический аппарат, я на самом деле считаю, иногда решаю какие-то конкретные задачи – например, ряд Фибоначчи. Или выстраиваю ряд геометрических последовательностей. Но иногда я чувствую предельность и ищу новые пути решения.
С кем бы вам хотелось сделать совместный проект? Кто для вас идеальный куратор?
Михаил Крунов: Ученый, увлеченный искусством. Моя мечта — поработать с математиком и астрофизиком Мартином Рисом. Он любит искусство и понимает его. У них в университете есть залы, и сделать там выставку было бы лучшей наградой. Работы из серии «Арифметическая комбинаторика» пока выставлялись только в групповых проектах – в галерее JART. Интересно, что в рамках той выставки под кураторством Александра Корытова, была представлена керамика Яей Кусамы – в точечных орнаментах тоже заключен определенный числовой ритм. Некоторые ее работы, в том числе зеркальные, я вижу как сайенс-арт. Воспринимаю ее как супербиолога.
Выставка в галерее JART 2022 г, куратор А. Корытов
Ваши работы есть во многих коллекциях и музеях. Как реагируют на смену направления коллекционеры?
Михаил Крунов: Здесь странный парадокс – кто кого делает. Иногда коллекционеры делают имя, а иногда художники как бы подтягивают за собой и зрителя, и коллекционеров. Я часто сталкивался с некоторым запаздыванием интереса к тому, что я делаю – сейчас работы, которые я делал пятнадцать – двадцать лет назад вызывают интерес у молодых людей, новой генерации коллекционеров. А комбинаторику в полной мере пока не показывал.
