Ольга Булгакова — известная московская художница. В жизни хрупкая и утонченная, она пишет масштабные холсты, вдумчивые, серьезные по смысловому наполнению картины. Ее работы выставляются в ведущих российских музеях – Третьяковской галерее (2007 — 2008 гг., 1993 г., ), Музее изобразительных искусств имени Пушкина (1997 г.), Русском музее (2015г.,2012-2013гг.,2010 — 2011 гг., 2006 г., 2002 г., 2001 г.), Московском Музее современного искусства (2014г.,2009г.,2004г.,). В 1982 г. Ольга Булгакова принимала участие в XL Венецианской биеннале. Художник входит в рейтинг «50 самых дорогих ныне живущих российских художников» по версии The Artsnewspaper Russia. С 2012 года является действительным членом Российской Академии Художеств.
Ольга Васильевна, можно вас отнести к так называемым художникам 70-десятникам?
Ольга Булгакова: Ну, так получилось, что с 70-х гг я начала выставляться.
Наверное то, что в 70-е гг в искусстве казалось супер провокационным, сегодня уже избито и традиционно?
Ольга Булгакова: Если сейчас посмотреть на работы, которые снимались с выставок, иной раз трудно понять логику. Мое поколение, мы еще как-то чувствуем, почему ту или иную работу могли снять. А если говорить о молодых людях — для них это сейчас кажется абсолютным нонсенсом.
И в тоже время по сравнению с некоторыми современными художественными высказываниями ваше «левое» искусство уже не выглядит таким уж провокативным.
Ольга Булгакова: Конечно, меняется контекст, меняется все вокруг, вид за окном, люди, искусство.
А ваше искусство реагирует на среду вокруг или какие-то темы приходят потому что с возрастом меняетесь вы?
Ольга Булгакова: Происходящее вокруг волей-неволей влияет на всех нас. Мы живем в этом мире, являемся его частью. Каждый выход на улицу, каждый заход в метро, каждое включение радио — все влияет. Может быть прямая реакция на окружающее, может быть опосредованная. Но она все равно есть.
«Художники», 1980 г., х., м., 116×100 см
Ваши картины часто практически полностью вымысел, параллельная реальность, но все равно, несмотря на всю метафизичность, в них должно быть существуют некие отсылки к окружающей действительности?
Ольга Булгакова: Опосредованная связь, конечно, есть. Во-первых, с возрастом меняется человек. И это, между прочим, тоже очень существенный фактор. Те работы, которые делаются в молодости, во время учебы в институте или сразу после, и те, которые делаются спустя много лет – отличаются кардинально. В 70-е годы меня очень интересовал подготовительный этап. Скажем, мне был интересен Гоголь, и я жила этой темой, делала массу эскизов. Эта подготовка была для меня безумно важной частью общего процесса. Поэтому к основному холсту я готовилась довольно долго.
«Гоголь», 1980 г., х., м., 150×100 см
Но нельзя же симулировать интерес к чему-то. Интерес проходит. Появляется что-то новое. В какой-то момент любовь к содержанию стала мешать. Потребовались другие изобразительные средства. Таким образом, постепенно у меня возникли серии абстрактных работ. Мне захотелось уйти от какой-бы то ни было литературности и работать только с пластическими элементами, с цветом, с пятном. Безусловно, содержание я имела в виду, но хотела выражать его другим способом.
из серии «Архаизмы»: «Псалом I» 140×140 см, «Псалом II» 140х100 см, «Гравитация III» 140х180 см, х.м. 2004 г.,
Абстракция очень часто абсолютно экспрессивна. Когда холст отражает эмоцию, без какого-либо содержания, текста.
Ольга Булгакова: Абстракция – понятие обширное. Она может быть экспрессивная, может быть геометрическая. В каждом случае, все очень индивидуально. Цвет действует эмоционально и на художника и на зрителя вне зависимости от того, закладывал художник символическое значение или нет.
А потом, когда я сделала абстрактную серию, мне стало опять недоставать содержания. Я вернулась к фигуративным вещам, но уже на другом уровне. Подготовительный этап для меня теперь не так важен. Сегодня важно взаимодействие с холстом здесь и сейчас.
Меня интересует сам процесс взаимоотношения художника, его руки с поверхностью холста. Здесь тоже рождается эмоциональное содержание, но процесс его возникновения совершенно иной чем в моих абстрактных работах. Он более спонтанный и более экспрессивный.
Наверное то существенное культурологическое, искусствоведческое исследование, которое вы закладывали в подготовительный этап в молодости определил то, что вы, как правило, пишете сериями? Видимо, это дает вам возможность показать идею в развитии?
Ольга Булгакова: Я и сейчас люблю работать сериями. Даже в большей степени. Нынешний более экспрессивный характер моей работы подсказывает продолжение следующему холсту. Каждый последующий холст рождается из предыдущего.
Например, серия «Имена» — довольно большая. Имя человека – самое личное, конкретное, что его определяет и, в то же время, оно объединяет его со всеми носителями этого же общего имени и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Человеческий род делится по именам, оставаясь единым целым.
Из серии «Имена». «Лазарь», «Петр» 140х140 см, х.м., 2006 г.
А серия «Матриархат» посвящена женскому началу – древнему, ныне живущему, вечному, мощному, беззащитному, самодостаточному, зависимому, ищущему, отдающему, защищающему, производящему, всегда ждущему.
Из серии «Матриархат» «VIII», «XI» 140х140 см, х.м., 2007 г.
То есть серия развивается уже в процессе работы, а не по первоначальному замыслу?
Ольга Булгакова: Да, появляется серия работ, объединенная некой темой, но содержание варьируется.
Кстати о темах, наверное именно с вашим внутренним личностным развитием связана актуальная для вас в последнее время Библейская серия?
Ольга Булгакова: Библия – тема неисчерпаемая. К какому бы времени мы ни относились, в библии есть ответ на все. Там уже все заложено.
Безусловно, ответа на какие-то глобальные вопросы несколькими холстами дать нельзя. Я в своих работах пытаюсь хотя бы приблизиться к постановке вопроса.
Из серии «Библейские эскизы». «Жертвоприношение Авраама», диптих (160х180см, 120х180см), х.м., 2007 г., «Возвращение блудного сына», 180х200 см, 2008 г.
В серии, посвящённой Гоголю, вы размышляете о муках творчества, взаимоотношении творческой личности и таланта, а сами вы переживаете эти муки?
Ольга Булгакова: Ну, конечно. Как и все творческие люди. Однозначно для меня, замысел всегда больше, чем его реализация. Хочется сделать намного больше. Я думаю, это и определяет мое желание писать серии – не окончательная удовлетворенность результатом. Постоянная потребность обратиться к следующей работе, потом к еще одной, потому что чувствую, что еще не все высказано. Это нормальный сценарий для творчества.
Когда художник доволен тем, что он делает, он перестает быть Художником.
С возрастом что-то изменилось в вашем отношении к самореализации?
Ольга Булгакова: То, что на меня повлияло в раннем возрасте, не потеряло значения и сейчас. Для меня слова Пастернака «Цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех» не теряют своей актуальности. Интересно делать то, что хочется и пытаться приблизиться к тому результату, который хотелось бы видеть, но это беспрерывный процесс.
Расскажите, про ваши отношения с мужем. Вы прорабатывали литературную тему («Гоголь») , он музыкальную («Концерт №1» (1981-2000) «А. Шнитке» (2000), как вы взаимодействуете друг с другом?
Ольга Булгакова: У нас изначально была общность, чисто человеческая, в отношении к окружающему, к искусству, близкое мироощущение. И мнение относительно творчества друг друга является самым важным. Но, несмотря на все общности, мы всегда в творчестве существуем самодостаточно.
Александр Ситников. Концерт. Холст. Темпера. 160х150 см. 2016 г.
У нас и дочь тоже художница. И мои родители были художниками. Для меня быть художником – это естественно. Уже с детства я считала себя художником. Так и моя дочь выросла в комнате между мольбертами. Когда у нас еще не было мастерской.
Кстати, о преемственности поколений. Сейчас наравне с живописью появились разные формы самовыражения, которые отвоевывают все больше внимания критиков, кураторов, публики. Нет ли у вас ощущения, что то искусство, которым вы занимаетесь, списывают в прошлое?
Ольга Булгакова: Есть, конечно. Но я привыкла доверять только своим ощущениям и делать только то, что интересно и кажется важным мне. Вне зависимости от того, как это воспримут критики или публика.
И потом, понимаете, ведь есть такое понятие, как честность художника перед самим собой.
Взаимоотношения художника и соблазна – это взаимоотношения очень сложные.
Порой трагические. Если художник в этой борьбе проигрывает, он за это может очень сильно поплатиться. В том числе великий художник. Сегодня речь идет об известности и востребованности. А в советское время ключевым был момент свободы, в самом прямом смысле этого слова. С художниками, с поэтами, режиссерами не церемонились. Многие платили жизнью. Перед открытием выставок ходила не одна комиссия, «неугодные» работы снимались и так далее.
В 1990-е, 2000-е художники боролись с соблазнами рынка, но сегодня, кажется, государство опять взялось за «нравственность» в культуре?
Ольга Булгакова: Эта тенденция, которая может быть очень опасной. Потому что в эти слова о нравственности можно вложить самое разное, в том числе противоположное содержание. И это может привести к самым плачевным последствиям.
Границы дозволенного – это дело художника. Как он их чувствует, и насколько он готов их расширять, но также во имя чего?
Можно сознательно расширять эти границы ради художественного выражения, а можно ради самого факта. Опять же возникает тот самый соблазн, о котором мы говорили, но уже в другом облике. Художник может переступать дозволенное, чтобы привлечь к себе внимание. Действовать не ради художественного замысла, а ради эпатажа. Все зависит от цели, которую преследует художник. Проблема взаимоотношения власти и художника в целом не новая. И Микеланджело с ней сталкивался.
Но, что говорить о государстве, когда сами художники часто не могут прийти к консенсусу, что в искусстве нормально, а что нет.
Ольга Булгакова: Между прочим, одна из самых жестоких разновидностей цензуры, когда представители экспертного сообщества, этого же вида искусства, становятся судьями. Это цензура самая жестокая. Взаимоотношения Моцарта и Сальери еще никто не отменял и вряд ли когда-либо отменит.
«Пушкин», 1983 г., х., м., 180×250 см
А кроме того есть еще цензура общественная, зрительская …
Ольга Булгакова: Да, и общество очень оживилось на этот счет, почувствовав, что ему предоставлена такая возможность. Обществу дали понять, что оно имеет право. И самые разные его представители, далекие от искусства в том числе, не преминули этой возможностью воспользоваться.
Как хищник, почувствовавший кровь становится опасным, так же и толпа очень оживилась, почувствовав, что ей можно устанавливать свои правила в искусстве.
«Человек и птица», 80×80 см, х.м. 1992 г.
Когда общество, не имея морального права, получает право юридическое – это очень страшно.
С другой стороны коммуникация художник-публика всегда была, и она не линейная, а подразумевает обратную связь.
Ольга Булгакова: Это безумно сложная проблема. На нее нельзя дать однозначного ответа. Многие вещи мне, как зрителю, тоже не нравятся. Но где поставить пограничный столб, и кто имеет право его вбивать? И не ошибается ли он, вбивая этот столб сейчас? Может быть время покажет, что этого делать было нельзя? Поэтому, это крайне сложная проблема.
В одном из наших интервью, Ольга Тобрелутс сказала, что в современном искусстве правилом хорошего тона является толерантность к тому, что делает художник. Но сейчас столько людей вдруг стали считать себя художниками, неужели этого достаточно, чтобы получить вседозволенность?
Ольга Булгакова: Да, тенденция, когда каждый может провозгласить себя художником и делать все, что хочет, тоже таит в себе большую опасность.
Художник всегда находится между нескольких огней – между властью, рынком, зрителем, отношением коллег.
У художника очень много «регуляторов». Например, один художник устраивает выставку с целью продать, другой – с целью показать, что он делает. Во втором случае, это дает гораздо большую свободу. А когда стоит задача коммерческая, то это накладывает некоторые достаточно жесткие критерии отбора.
«Слепые», 80х80 см, х.м., 1992 г.
А расскажите о своем опыте выставок, общения с коллекционерами, галеристами, вне России? Отличается ли их подход?
Ольга Булгакова: Мне показалось, что их отношение к художнику в своей массе более уважительное, но в том что касается арт-бизнеса гораздо более жесткое. На западе очень жестко регулируются отношения художник-галерист и художник-покупатель. Хотя, конечно, на западе институт коллекционирования более традиционен, в том смысле, что там он никогда не прерывался.
Вообще, везде существуют разные уровни коллекционирования. От достаточно примитивного, где функция искусства воспринимается, как чисто декоративная, до коллекционирования, стоящего на более высоком уровне понимания. Художнику, конечно, интереснее второй тип, но и в первом ничего плохого тоже нет. Самый высокий и желанный уровень, в этом смысле, — это музейный показ.
«Застолье при луне», 92×100 см, х.м., 1980 г.
До чего же здорово, что у вас такая возможность есть. Ведь у вас регулярно проходят выставки в ведущих музеях. Но ведь и там наверное есть искусствоведы, кураторы, которые могут задавать свою тему?
Ольга Булгакова: Я с таким не сталкивалась. Все-таки музеи приглашают художника, который им интересен и доверяют ему.
И даже делают закупки?
Ольга Булгакова: Ну сейчас, сами видите какая ситуация с деньгами у государства …
Ваши работы ведь очень дорогостоящие, есть открытая статистика на рынке, как вы этого добились?
Ольга Булгакова: Что касается арт-рынка – это абсолютно не мой конек. Я знаю, слышу, что какие-то мои работы мелькают на каких-то аукционах. Но это происходит уже без моего участия, на, так сказать, вторичном рынке.
Интервью, фото: Катя Карцева
© 2016 artandyou.ru и авторы
