Нагота в искусстве. П. Валери

Еще совсем недавно врач и завсегдатай небезызвестных домов были единственными из смертных, кто, каждый по-своему, мог знать наготу. Разумеется, в какой-то мере была доступна она и любовникам; одна­ко, если человек пьет, это отнюдь еще не значит, что он является истинным знатоком и ценителем вин. Для художников же нагота испокон веков была тем, чем для поэтов и писателей любовь — главным источником вдохновения. Нагота была  чем-то  сакральным  и,  значит,  нечистым.  Ее допускали в статуях,  порой — с известными  оговорка­ми.

Древнегреческие статуи. Идеал красоты. Читать далее.

Почтенные  личности, которые шарахались от живой плоти, восхищались ею в  мраморе. Все смутно чувствовали,  что ни Государство, ни Закон,  ни Школа,  ни Религия  — ничто серьезное  не  сможет функ­ционировать,  если  вся  истина предстанет взору. Судья,  священник,  учитель  равно нуждаются  в  облачении,  ибо  их  нагота уничтожила  бы то непогрешимое и  нечеловече­ское,  что  должно выражаться в фигуре, воплощающей некую отвлеченность.

Нагота,  одним словом, представлялась в умах двумя лишь  значениями: то была она символом Красоты, то — символом Непристойности. Но для живописцев  натуры была она  вещью перво­степенной важности. Чем стала любовь для  повествова­телей и поэтов, тем была нагота  для художников фор­мы; и как первые находили в любви бесконечное разно­образие способов для проявления своих талантов — от самого вольного изображения людей и действий до са­мого отвлеченного анализа  чувств и мыслей, так — от иде­ального тела до самых реальных обнаженных фигур —  художники обрели в наготе мотив, свой по преимуществу.

Ясно чувствуешь, что,  когда Тициан  созидает чистей­шие формы  Венеры, нежно покоящейся на пурпуре в пол­ноте своего совершенства богини и писанной вещи, пи­сать для него значит ласкать, значит  связывать  два  бла­женства в одном  высочайшем  акте,  где  владение  своей  волей  и  своими  средствами сливается с целостным овла­дением Красотой.

Тициан «Венера Урбинская» 1538

Рембрандт  знает, что  плоть  —  это  грязь, которую  свет обращает  в золото. Он приемлет  — берет то, что видит; женщины у него такие, как есть. Находит  он,  впрочем, лишь тучных и изможденных.  Даже немногие красави­цы, которых  он  написал,  прекрасны, скорее,  какой-то эманацией жизни,  нежели совершенством форм. Его не  пугают ни  грузные животы с пухлыми  и оплывшими складками,  ни грубые руки и ноги, ни красные, налитые кисти, ни чрезвычайно вульгарные лица. Но эти зады, эти чрева,  эти сосцы, эти  мясистые туши, все эти дур­нушки, эти служанки, которых из кухни он переносит на  ложе  богов и царей, — он  их пронизывает или ласкает солнцем, известным  ему одному; он, как никто, совме­щает реальность и  тайну,  животное  и божественное, са­мое тонкое  и  могущественное  мастерство  и  самое  бездон­ное,  самое одинокое чувство, какое когда-либо выража­лось в художестве» Поль Валери

Рембрандт «Вирсавия с письмом Давида» 1674 г.

А вот Веласкесу – величайшему художнику всех времен и народов, выпало на долю жить в то время, когда в Испании церковь была очень строга и влиятельна, в частности, изображать нагое тело было запрещено, и никому из испанских художников это не позволялось. Но Веласкесу удалось, воспользовавшись привилегированным положением придворного художника и покровительством короля, хоть однажды написать обнаженное тело.  Его Венера разительно отличается от ее бесчисленных итальянских, французских, фламандских аналогов – она легкая, гибкая, с тонкой талией, божественного и мифологического в картине очень мало. Возможно, на картине изображена любовница Веласкеса итальянка Фламиния Тривио, после их краткосрочного романа родившая от него сына.  Эта картина, в некотором роде,  портрет на память своей возлюбленной.

Веласкес «Венера с зеркалом» 1657

Обнаженное тело по канонам академической школы всегда писалось достаточно идеализированно, с безупречно выписанной гладкой кожей теплых цветов, в четко продуманной эффектной постановочной позе.  Данная традиция была нарушена Ренуаром в 1875 году, когда он написал  свою «обнаженную в солнечном свете». На теле девушки расположенной в тени листвы, играют солнечные блики и рефлексы, отбрасываемые листвой – типично импрессионистическая задача — уловить краткосрочный момент. Безусловно, шокированная смелостью этой картины, публика и критика была в негодовании – блики и рефлексы критика обзывала трупными пятнами на разлагающемся теле.

Ренуар «обнаженная в солнечном свете» 1875 г.

С традициями прошлого, канонами и условностям порывает и Дега, изображающий своих обнаженных в разных естественных позах и движениях. «Красота должна быть характерной», — говорил он. Движения обнаженной женщины наиболее откровенны и непосредственны лишь во время купания наедине с собой. Поэтому излюбленной темой в изображений обнаженной натуры стали «женщины за туалетом» — во время принятия ванной, вытирания полотенцем, то есть в моменты, когда те совершенно не заботятся о необходимости принимать изящные и грациозные позы, столь распространенные в живописи прошлого.  «Всю свою жизнь Дега ищет в  Наготе,  наблюдаемой во всех ее обличьях, в фантастическом множестве  поз  и в  самый  разгар движения,  единую  систему линий,  спо­собную  формулировать  данное  состояние  тела  с  макси­мальной точностью и в то же время  с предельной обоб­щенностью. Ни к изяществу, ни к зримой  поэзии  его  не  влечет.  Его  создания  звучат  приглушенно.  Чтобы опреде­ленные чары воздействовали, захватывали, овладевали палитрой и водили рукой,  надлежит  оставить в  работе какое-то место  случайности…» Поль Валери

Эдгар Дега «Таз» 1885 г.