Маша Орлович родилась в Санкт-Петербурге (Ленинграде), окончила Ленинградское художественное училище им. Серова. В 1990 приехала в Израиль и поселилась в Цфате. С 2000 г. является членом Союза художников и скульпторов Израиля. Работает в различных техниках: масло, акварель, офорт, монотипия и смешанная техника. Она пишет в жанрах городского пейзажа, натюрморта, обнаженной натуры, портрета и межжанровых композиций. Картины Маши Орлович можно увидеть в частных коллекциях в Израиле, России, Европе и США, включая Максима Венгерова, Даниэля Баренбойма, а также в музее городской скульптуры Санкт-Петербурга.
Маша Орлович: Я человек очень неуверенный в себе. Мне нужно всегда себе доказывать, что я что-то могу сделать интересное. А для того, чтобы что-то себе доказать, я должна всё время изучать новые техники, приёмы, материалы. Хотя мне очень сложно, потому что нужно переступить внутренний барьер страха провала и неудачи. Но, зато, потом мне открывается «створка» абсолютно нового мира. И он тебя захватывает. И ты продвигаешься шажок за шажком в этот мир нового эксперимента и узнаешь о себе что-то новое.
Елена Шипицына: Мне кажется, эта неуверенность — признак как раз очень творческого человека, ищущего импульс нового интереса, не терпящего рутины привычного. Мне, как теоретику искусства, это тоже очень знакомо. Ведь современный художественный процесс так стремительно меняется, что зачастую не успеваешь осознать его логику. И тогда один выход — менять оптику привычного взгляда на творческую практику, искать новый ракурс восприятия. Сейчас вообще наступает время постоянного расширения собственных компетенций. В этом отношении ты очень чутко улавливаешь этот нерв времени — постоянно пытаешься выйти за пределы привычных для тебя приёмов. Акварель, монотипия, конгрэв, коллаж, офорт, акватинта… Что следующее?
Я не знаю. Мне интересно сочетать всё это. Иногда идея замысла этого требует. С тех пор, как мы с тобой познакомились и я узнала о Международном фестивале меццотинто на Урале, мне захотелось освоить эту сложнейшую технику. Хотя она не моя — мне все об этом говорили. Мне же обычно нужно быстро нарисовать, протравить, напечатать. А тут кропотливый трудоёмкий многослойный процесс. Но оказалось, что он затягивает. И возникла серия листов , в которых фрагменты меццотинто на фоне других офортных приёмов смотрятся очень выразительно. И помогают собрать лист, сфокусировать его композицию. Но есть вещи, которые мне совсем недоступны — цифровая графика. Мне абсолютно непонятно и не близко это экранное искусство и такое мышление. И я даже не хочу двигаться в ту сторону.
А мне кажется, что стоит тебе попасть на какой-нибудь продвинутый мастер-класс, где-нибудь в Финляндии, скажем — как твой творческий азарт подскажет тебе новый эксперимент с принтерами и сканерами. Живя сегодня в глобальном мире мы и художественный процесс глобально расширяем.
Но это требует другого подхода, других мозгов и технических знаний. Я, когда иногда наталкиваюсь в интернете на какую-то скульптуру, весящую в воздухе, завораживаюсь. Во-первых, это сделано просто здорово. Но, во-вторых, ты совсем не понимаешь, как это сделано. И тогда ты понимаешь, что хоть ты тоже художник, но совершенно вне этого мышления. Что у тебя существует какая-то своя ниша, за её пределами какое-то другое искусство. И всё-таки у меня очень сильное желание двигаться куда-то дальше: я человек эмоциональный и мне всегда хочется пробовать новое.
Поскольку ты человек подвижного творческого ума, ты всё равно будешь преодолевать границы привычного. Мне очень интересно видеть, как твой авторский стиль с каждым годом одновременно и узнаваем и обновляем. Я очень люблю твои акварели, они обладают особой влажностью рисунка и колористической мягкостью. А любимый тобой офорт — это напротив, очень строгая, дисциплинирующая техника. Как они в твоей душе сочетаются? Вообще, как ты из романтического питерского акварелиста стала израильским офортистом?
С офортными техниками я познакомилась только в Израиле, в начале 1990-х. До этого я закончила Ленинградское художественное училище им. Серова и писала акварелью. Для меня художники, работающие с гравюрой, были где-то рядышком с Богом. В Израиле галеристы неохотно с нами разговаривали — художников из России приехало много. Они ходили с папочками своими. И всем они уже порядком надоели. Но мне повезло: я сделала выставку каких-то своих прикладных вещей в Галерее Рут Даян и благодаря этому познакомилась с её легендарной хозяйкой — совершенно потрясающей Рут Даян, первой женой Моше Даяна.
Это женщина, которая открыла в Израиле Галерею декоративного и прикладного искусства Маскит. Именно она мне и сказала: «Ты замечательный акварелист — больше не будешь делать всякие поделки. Занимайся только акварелью». Это мне очень помогло. Мы с ней потом много лет дружили. Она приходила на открытие моих выставок, однажды даже с бутылкой водки. У меня и фотография есть.
Отличный жест любви и поддержки!
Да, именно. И вот так, ходя с папочкой акварелей по Тель-Авиву, я попросила посмотреть мои работы в Галерее Сафрай, филиале известной иерусалимской галереи Сафрай — одной из центральных в то время арт-галерей. И когда я вытащила свои работы, арт-директор галереи сразу начала звонить владельцу и говорить: «Я нашла интересного художника. Я хочу делать его выставку. Я вижу, это будет интересно». И предложила мне заключить Договор и через пару месяцев сделать в галерее персональную выставку .
Я тогда ещё не очень понимала как сотрудничать с галереей. За выставку надо платить что-то около 1,5 тысячи шеккелей и самой оформлять работы. Для меня тогда это большие деньги. Я попробовала сказать, что не могу платить. В ответ услышала: « Не сможешь одна — я найду тебе партнёра для выставки». И тогда вторым художником стал Толя Баратынский, тоже недавно приехавший из России и живущий в Иерусалиме. Мы поделили оплату на двоих и я привезла на такси к открытию оформленные в рамы акварели. И в этот момент, ещё до открытия выставки, появились американские туристы, которые захотели купить три работы сразу. И арт-директор галереи опять схватилась за телефон, звонит Сафраю и кричит ему в трубку: «Я же тебе говорила — я нашла отличного художника! С ней надо срочно заключать Договор». Я ещё и стоимость работ не успела обсудить, а она уже американцам назвала цену в 300 долларов ( тогда это были безумные деньги для графики). И вот так я окупила всю свою выставку, не успев даже на стенку их повесить. Ну и, конечно, я «не глядя» заключила с ними Договор на 3 года. Что было моей ошибкой, потому что 3 года я не могла нигде больше продавать свои работы.
Но, послушай, это нормальный старт в новой стране для никому неизвестного художника. Значит в Израиле был какой-то арт-рынок, система коммерческого взаимодействия с художником. В России в это время вообще не знали никакой Договорной практики продаж искусства. Да и галерей с опытом тогда не было — художники вообще не понимали как продавать свои работы. Ты заполучила себе галерею, которая тебя продвигала в обеих столицах Израиля — Иерусалиме и Тель-Авиве!
Ну, в общем, да. У меня действительно потом всё неплохо стало складываться. Меня приняли в Ассоциацию художников, дали субсидированную студию. Я писала акварелью пейзажи, занималась немного энкаустикой, росписями, давала уроки у себя в студии. И в какой-то момент стало скучно делать одно и то же. И вдруг от Ассоциации художников я получаю рассылку, о том, что в Тель-Авиве возрождается старая офортная мастерская. Приехавшие из Питера мастера офорта Тина и Илья Богдановские открывают мастер-классы гравюры для художников. Я тогда жила далеко от Тель-Авива, но всё равно решила ездить по пятницам и заниматься гравёрным делом, о чём мечтала раньше. И, как у нас говорится, «подсела на иглу». И «сижу» на ней до сих пор — заразная оказалась вещь художественная гравюра.
Кстати, вначале никто не верил, что у меня что-то получится. Когда я поехала в офортные мастерские, мне говорили: «Машка, ты с ума сошла! Это не твоя техника. Ты свободная эмоциональная импрессионистка, а офорт любит дисциплину и собранность». Все, с кем я советовалась, говорили мне одно и то же — твоя техника акварель, с гравюрой ничего не получится. Но я чувствовала, что мне нужно что-то новое. И начав с сухой иглы, потом освоив лак и травление, я стала искать свои приёмы, импровизировать с совмещением разных техник, с коллажами, тиснением, монотипией. Наверное, хорошо, что я осваивала офорт не в академической школе в Советском Союзе, а здесь, в Израиле, уже имея опыт свободных технологических экспериментов. Благодаря тому, что меня никто не сдерживал в экспериментах.
Но ведь сами Тина и Илья Богдановские воспитанники довольно строгой академической школы — литографской мастерской Ветрогонского Санкт-Петербургской академии художеств. Как они позволяли твои вольности?
Они сами замечательные творческие люди. Они давали нам только технику, при этом не ограничивали в экспериментировании. Помню, Илья Богдановский, который для меня на всю жизнь останется учителем мастерства, сказал: «Маша, снимаю шляпу: всё делаешь не по правилам, но получается здорово». И это была такая поддержка! Повторяю, я же человек эмоциональный и неуверенный в себе. А они дали мне возможность игры с техниками.
Ведь в моих работах совмещается множество разных приёмов — сухая игла, акватинта, инсталлирование, тиснение конгрэф, монотипия акварелью. Ты меня подсадила ещё на меццотинто, за что большое спасибо. Я не могу сказать, что это моя техника. Но какие-то мелкие фрагментарные детали, выполненные в этой «бархатной» технике дают особую глубину всему изображению, вносят дыхание нюансов белого и чёрного.
Мне вообще очень скучно делать одно и то же, автоматически соблюдать все правила. Хочется всё время какой-то игры. А в печатной графики, на мой взгляд, совершенно непочатый край этих игровых возможностей процесса. С одной стороны, ты продумать все этапы и последовательности. С другой — каждый оттиск может дать неожиданный результат, нарушив твой расчёт, но подсказав новый приём. И чем больше я занимаюсь техникой художественной печати, тем яснее понимаю, как я далека от абсолютного её освоения.
Ну ведь это вообще закон процесса погружения. Я обратила внимание, что когда ты в ковидную пандемию вынужденно вернулась к акварели, создавая свои букетные серии — чего, казалось бы, проще и тривиальней! Но, там тоже без технологических хитростей не обошлось.
Ну, конечно. Ведь графика внутренне дисциплинирует, она собирает мозги. У меня даже в шкафу больше порядка стало. Честно! И то же самое в акварели появилось. В офорте оттачивается линия. И это линия у меня как-то нечаянно перешла в точность кисти. Это игры всё, ума и приёма. И они чрезвычайно увлекательны. Во время ковидного локдауна меня это просто спасло от уныния. Когда моя галерея оказалась пуста, ни друзей, ни туристов, ни учеников и жара израильского лета, настроение было очень разным. То казалось, зачем всё это творчество нужно, что надо заниматься простыми земными вещами.
Мне так захотелось писать эти простые лесные букеты просто для себя. И почти медитативно я колдовала над ними, снимая процесс на видео и делясь этим в сетях. И неожиданно меня настигла сетевая слава — народ забросал меня просьбами продать эти мои экспромты.И они стали разлетаться по разным городам и странам. Кроме того, в этой вынужденной изоляции я поучаствовала в двух зарубежных он-лайн выставках — в Германии и Японии. В обеих получила призовые сертификаты. А Международная японская ассоциация акварелистов вообще предложила мне стать их членом. Было очень приятно.
Вывод напрашивается сам — творческий человек всегда может переключить своё внимание с обыденности на креативность. Он не скучает ни в толпе, ни сам с собой, как пел Александр Дольский. Это очень интересная тема — творчество как способ бесконечного расширения границ своей реальности.
Это то, что меня очень увлекает. Когда-то я пристально посмотрела на офортные резные цинковые платы и увидела как красивы они сами по себе. В результате придумала заполнять их серебром. Из этого приёма серебряного тиснения получилась целая коллекция гравюр-украшений. И теперь по ним меня узнают. Да, я ношу на себе серебряные платы — я же гравёр. Это мой стиль. Стиль моей жизни.
Катя Мациевская-Кесич: «В керамике мне намного свободнее». Читать далее.
Фото: Ш. Бронштейн, М. Розенблат, А. Розенблат
