Елена Ковылина — лауреат Инновации-2006, участница примерно 300 международных выставок и проектов, автор около ста перформансов — не зря зовут ее Королевой русского перформанса, русской Мариной Абрамович.
Елена, вы получили традиционное академическое образование, как получилось, что вы стали работать в жанре перформанса?
Елена Ковылина:Я с самого раннего детства знала, что я художник, что буду заниматься этим вечно. Мой преподаватель в детской изостудии В.А. Богданов, выставлявшийся в то время на Малой Грузинской, показал мне пример независимой жизни в искусстве в Советскую эпоху. 90-е гг. были сложным периодом в жизни нашей страны, без кома в горле не вспомнишь, как рушилась империя и, что происходило с обществом. В начале 1991 года мне было 19 лет. Я закончила Московское Художественное училище памяти 1905 года, факультет живописи и поступила в МГХИ им. Сурикова, также на факультет живописи. До сих пор я благодарна своим учителям, В.И. Пастухову, Г. В. Стручкову. Они привили профессиональную любовь к искусству. В Москве в тот момент уже прошла выставка Й. Бойса в ЦДХ и мы, будучи почти детьми, мечтали получить хоть какую-то информацию о современном западном искусстве. Поэтому в какой-то момент я просто уехала учиться современному искусству в Швейцарию. Во время своей учебы в Цюрихе я много путешествовала, впитывала культуру, ходила по музеям, выставкам, занималась экспериментами в области новых медиа. Такую возможность предоставляла школа (F+F art and media shool Zuerich), в которой я училась. Меня интересовало все: и экспериментальный театр, и современный танец, и экспериментальное кино, и инсталляция и даже современные радио постановки. Однажды к нам приехал Борис Нислони, перформансист из Кельна. Я в числе прочих посетила и его воркшоп.
Он начал свой урок таким образом: когда мы зашли в просторную мастерскую на Rote Fabrik с окнами на цюрихское озеро, там были расставлены в ряд стулья. Мы заняли места. Все, затаив дыхание ждали, что же будет. И вот ко мне подошел Борис и сказал: «Сделайте, пожалуйста, перформанс!»
Я вышла на сцену и что-то действительно такое сделала. То чувство, которое меня охватило, является не только захватывающим, незабываемым, но и путеводным. Я сказала себе: «О! Я хочу этим заниматься». Вот занимаюсь до сих пор, испытывая это чувство вновь и вновь.
Затем я продолжила свое образование в Университете Искусств в Берлине, где я имела счастье общаться со своим профессором Ребеккой Хорн, продолжив свои занятия перформансом уже под руководством классика мирового искусства.
Чем именно вас привлек перформанс?
Елена Ковылина: Язык перформанса — это язык эксперимента, он конгениален нашей эпохе, где зачастую требуется мгновенная реакция в осмыслении происходящего и самого себя в быстроменяющемся мире.
Это язык действия, эстетический инструмент изменения реальности. Перформанс — необычайно синтетический жанр, аккумулирующий в себе принципы как изобразительного искусства (перформанс как образ, живая картина), так и драматического искусства (присутствие перед публикой).
Перформанс включает в себя элементы концептуального искусства, режиссуры, актерского мастерства, ораторского искусства, художественной постановки. Перформативная практика развивает в т.ч. сценарный и постановочный навык, требует умения сотрудничать с фотографом и оператором. Поскольку отдельным аспектом перформанса как вида искусства является его мгновенность и определенная неповторимость, свойственная сингулярному действию, важно уметь самому монтировать документацию, и описывать его в теоретическом тексте. Творческие навыки художника перформанса могут быть применены в рекламе, имиджмейкинге, политологии, руководстве креативным процессом, будь то кинематограф или театр. Современный цифровой перформанс, к примеру, пытается решить проблему слияния человека и компьютера. Перформанс в эпоху серийности и массовости искусства сохраняет за собой ауру произведения, которая частично сливается с личностью автора. Эта почти магическая комбинация делает перформанс живым и наиболее интересным искусством нашего времени.
Как вы думаете, в будущем медиа-искусство и перформанс смогут заменить традиционными медиа — живопись и скульптуру?
Елена Ковылина: Если человеку удастся переиграть аппарат, то традиционные виды искусства останутся. Если же человек будет порабощен придуманными им механическими игрушками, превратившись в био-робота или Киборга, это будет знаменовать собой конец всего человеческого, живопись и скульптура являются проявлениями такового.
С момента распространения всемирной паутины и в особенности изобретения цифровой общедоступной фото и видео камеры, все только и говорят о перспективе неизбежного господства новых медиа. Тем не менее, прошло уже достаточно времени, но этого так и не происходит. Наоборот, мейнстримное искусство (биеннальное, институциональное искусство и арт-рынок) всячески сопротивляются цифровой экспансии, формулируя себя от противного и как в оппозиции выдвигая любование старыми полароидными техниками, вручную сделанными коллажами, вышивками и поделками. Несмотря на то, что художники включили дигитальное хотя бы в один из этапов производства своих работ, в целом искусство не изменилось. Наоборот мы видим всплеск перформанса, социальных практик и возвращение к реалистической живописи.
Конечно же существует медиа-арт. Но произведения медиа-арта не включены в арт рынок, поэтому они не существуют в пространстве непосредственного обмена между художником и зрителем. До тех пор пока ведущие аукционы такие Кристи и Сотби не объявят ДВД диск или что-то еще в этом роде объектом купли продажи на своих торгах, этим искусством будет заниматься ограниченная кучка людей, в основном в тех странах, где существуют соответствующие институции и производство в области разработок электронного оборудования.
Не является ли тотальное увлечение новыми медиа следствием зависимости человека от техники?
Елена Ковылина: Технический прогресс не может выйти из-под контроля человека. Во всяком случае, мне сложно представить как такое возможно. Более того, одной из причин весьма скромного участия новых медиа в мейнстримном искусстве как раз указывается тот факт, что цифровое искусство уже оказалось за пределами восприятия человека. Такое количество пиксель глаз не видит. Между тем цифра, как лингвистический код, лежащий в основе цифрового изображения, является большей абстракцией и упрощением, а следовательно и деградацией многомерности, по сравнению с аналоговыми технологиями. И еще в большей степени, если провести параллель с рукотворной живописью или скульптурой.
И все же, вы преподаете курс перфоманса, считаете ли вы, что здесь, как и в живописи необходимо академическое знание?
Елена Ковылина: Я, в след за Умберто Эко считаю, что современному человеку необходимо не только академическое знание, но и защищенная научная диссертация. И неважно, в какой области человек затем будет работать, откроет он офис по туризму или будет заниматься перформансом. Качественное образование помогает разобраться со своей головой, упорядочить файлы и папки и разложить по полочкам.
Чем выше уровень академического образования у творческого человека, тем сложнее и интереснее его искусство. Кстати, я сейчас пишу диссертацию на тему Образы перформансов первого десятилетия 21 века в РГГУ на факультете истории искусств.
Кого из художников Вы рекомендуете изучать своим студентам?
Елена Ковылина: Мы изучаем историю перформанса от дадаистов и первых футуристов до наших дней: среди наиболее ярких персоналий это: Жан Кокто, Апполинер, Шлеммер, Йозеф Бойс, Ханс Хааке, Марина Абрамович, Венские акционисты, Бикрофт, Сантьяго Сьерра, Андреа Фрезер, Коллективные действия и др.
Перформанс и медиа-арт как-то включены в арт-рынок?
Елена Ковылина: Моя галерея Analix Forever Gallery находится в Швейцарии, в Женеве. Барбара Полла, галерист, писатель, политик и бизнесмен, а также мать четырех детей успешно продает мои видео произведения на Западе. В России коллекцию из 30-ти моих видео работ приобрел Фонд Виктория. Я горжусь, что в России существует такая значительная коллекция, которая фактически имеет архив моего творчества.
А то, что вы получили Инновацию в 2006 году, как-то повлияло на вашу карьеру на арт-рынке?
Елена Ковылина: Мне кажется, что для людей это факт имеет значение. Скорее изменилось отношение, но не карьера.
Вы являетесь также продюсером арт-проектов, не только художником, расскажите об опыте совмещения этих двух ролей?
Елена Ковылина: Я пришла к выводу, что мне необходимо совмещать эти роли, иначе я рискую тем, что моя позиция может выглядеть инфантильной или оторванной от реальности.
При этом деловые отношения для меня не совместимы в одном потоке времени с творчеством. Поэтому я нашла для себя способ проживания жизни как бы сегментами. Я могу выпасть из коммуникации, месяц не выходить из дома и писать картины, например. Последние годы я все больше люблю уединенную работу в мастерской. Сейчас работаю над проектом Живописные образы перформанса. Я собираю документацию и на ее основе пишу картины, воссоздавая свой авторский взгляд на событие и себя в нем. Получается как бы автопортрет в действии. Я придумала такой вид документации, возвращающий ауру произведению. Меня Вы редко встретите на московских тусовках, хотя я и чувствую, что пора возвращаться.
Вы часто бываете за рубежом, многие упрекают наших художников во вторичности по отношению к западным, так ли это, на ваш взгляд?
Елена Ковылина: Я так не считаю. Если художник мощный и сильный, искренний, он всегда останется самобытным. Так как, даже заимствованные практики, все равно диффузируют с местным уникальным в культурном отношении контекстом, трансформируя художника до неузнаваемости. И если он пытается объяснить свою деятельность для наблюдателя извне, используя интернациональный дискурс, то в этом объяснении, будут ускользать для западного реципиента те аутентичные моменты, которыми принято маркировать как национальную идентичность. Основной смысл послания неизбежно остается за пределами понимания. Возьмем хотя бы мой перформанс Вальс. Его понимают на Западе совсем не так, как понимает его человек, переживший травму Второй мировой войны.
То есть можем ли мы говорить о национальной художественной специфике или художники сегодня интернациональны?
Елена Ковылина: Интернациональные художники сегодня приняты в интернациональную художественную сцену как представители своих национальных культур. К примеру, творчество Ванессы Бикрофт, уехавшей из Милана, центра итальянской моды в Нью-Йорк, всегда будет символом итальянской промышленности, т.е. роль интернационального художника совпадает с ролью страны в экономическом разделении на глобальной карте мировых рынков. Художник как бы заточен в плен подобной обусловленностью репрезентации. Он не вправе сделать ни шага влево, ни шага вправо. Часто интернациональные художники, участвуя в глобальной сцене, теряют связь с той страной, из которой они собственно родом. Например, представитель группы Superflex, в личном разговоре утверждает, что не знает никого в Дании и не участвует там в выставках, вообще сидит дома в ожидании новых приглашений, он обретает смысл лишь только в поездках. Номеда и Гидеминас Урбанос, литовские художники, живут сейчас в Вашингтоне, Гидеминас преподает в Кембридже. Они сетуют на то, что на Родине они никак не могут себя реализовать. Эмили Ясир стремится как можно дольше отсутствовать в Нью-Йорке, стремясь на свою историческую родину, Палестину. Получается, что ценой интернациональной карьеры становится жизнь изгнанника или номада, полная детерриторизированность. Самый верный путь сделать интернациональную карьеру — это не жить на своей земле, уехать, стать иммигрантом, детерриторизироваться, обрести дистанцию к культуре происхождения. Я провела в переездах пятнадцать лет, подолгу, годами жила в Цюрихе, Берлине, Париже, Лос-Анджелесе, с выставками объездила весь мир. Сейчас я вернулась в Россию.
Интервью: Катя Карцева.
