Известный российский художник Валерий Кошляков не любит, когда его называют Contemporary Artist, и, в шутку говорит, что он современный художник только в том смысле, что он наш современник. Тем не менее, выставка “Элизии – следы исчезновений” в Музее Русского Импрессионизма, коллекция которого выстроена любопытным образом, показала, что художник виртуозно владеет всеми возможными техниками, как классическими, так и современными – от живописи темперой, которую он с недавнего времени предпочитает всем другим, до инсталляций и коллажей из упаковочного гофрокартона. Авторская экскурсия по выставке быстро переросла в разговор художника о наболевшем — каково место живописи в современном искусстве? Что определяет сегодня судьбу художника? Как чувствует себя современный живописец в прочно доминирующем ландшафте концептуального искусства?
По мнению художника, человек “рисующий”, а тем более если он, прибегая к известной формуле Мандельштама, оглядывается на вечное, на “тоску по мировой культуре”– фигура почти трагическая, вытесненная на переферию. Такое положение дел, впрочем, характерно не только для русской культуры, а для всего современного искусства, изнывающего под диктатом победившего концептуализма. Кошляков убежден, что на Западе, в том числе и во Франции, где он уже давно живет, ситуация в отношении классического искусства, возможно, даже хуже, чем в России.
Елена Рубинова побывала на экскурсии с художником и конспективно записала рассказ Валерия Кошлякова об отдельных экспонатах выставки, о том, что ждет живопись в будущем и почему картина никуда не исчезнет.
Валерий Кошляков о замысле
“Мне показалось, что нужно сделать выставку просветительского плана – о начале рождения живописи в европейском понимании. Живопись, картина, которой мы сегодня оперируем, родилась в Средиземноморье. Мы сегодня уже настолько не задумываемся, что все — композиция, фигуративное искусство, рисунок, колорит — родилось именно там, и мы просто из века в век пользуемся этими находками и забыли, откуда что произошло. Выставка наша посвящается неким помпейским изысканиями, но Помпеи здесь идут как метафора, метафора “откопанных находок». Когда-то открыли Помпеи, и в искусстве началась мода на классицизм – одна волна, вторая, третья. Так вот и в концепции нашей экспозиции, как, собственно, и в самой человеческой жизни присутствует подобие этих руин: человек рождается, потом переходит в какой-то возраст, уже не помнит себя – знает, что он родился, но к концу жизни человек не может охватить это время и пережить его заново. Так появляется форма руин – руины жизни. Культура тоже переживает это состояние, это действие временем, пожары, войны, и вот то, что остается, несет в себе этот post-factum: предмет есть, а какой он был никто не знает.
Начало экспозиции строится из обычной, знакомой московской руины, каких мы много видели на улицах Москвы, где вдруг возникает полуразрушенный дом, а на стенах открывается весь этот настенный импрессионизм, несущий следы отжитой , чужой жизни. И вот здесь он становится метафорой. Характер такого импрессионизма — взять руины и расписать их под жизнь. Потом, как это бывает в музеях, руины немножко подкрашивают, реставрируют и получается некий предмет: жизнь мы не можем представить, но руина стоит.
Вспомним римские термы, например, прекрасные термы Каракаллы. Руина стоит, но никто не знает, что там, какая жизнь была. Инсталяция “Insula “ — это ключ к нашей экспозиции.
Валерий Кошляков о тайнах античности
Все художники, которых мы знаем — и Ренессанса, и эпохи Просвещения, вплоть до 19 и начала 20 века – все они разгадывали тайну античного искусства , и, безусловно, античность проходит через две тысячи лет любой культуры, за исключением модернизма 20 века, где полностью все разрушается и переакцентируются все ориентиры. В этом зале мы как бы забываем о 20-м веке и возвращаемся в тот дискурс, который был прерван модернистами.
Весь культ 20 века состоит как раз в поисках самовыражения. Именно в 20 веке в искусстве начался “личный проект”, но если обратиться к еще недавнему прошлому, то это было искусство, которое можно назвать всеобщим и которое пользовалось общей энергией понимания. Эта энергия была всем знакома- это мифология, античное отношение к форме, к природе.
Сейчас искусствоведы оправдывают нынешнее состояние искусства, говоря о том, что его толкала вперед неутомимая плеть свободы – какой свободы они сказать не могут, это все в принципе демагогия.
Если отмотать это время, то мы приходим к досезанновской живописи, именно тогда начался «личный проект» в искусстве. И эта тайна искусства всегда упиралась в какое-то частное ремесло, и каждый художник привносил в свое искусство маленький ньюанс такой природы — был ли это Тинторетто или Тициан, база у них одна – античное искусство, изучавшее природу, человеческое тело. Остальное содержание могло быть разным – христианским или светским, в основе могла быть мифология или литература, но основой была именно природа и человек. И для меня тайна античности – это существование этого дискурса сегодня, насколько это нас волнует. А символика этой тайны – дверь,которая как объект искусства, использовалась очень часто.
В этой инсталляции дверь — не конкретна и не функциональна, как, скажем, на известных картинах Михаила Рогинского, у которого дверь как повседневный объект, превращающийся в безысходный вход и выход. Здесь дверь знаковая, символичная, это скорее дверь в мир искусства.
Валерий Кошляков о Помпее
В конце этого зала – уголок, посвященный исследованию, которое мы сделали с фотографом Владимиром Сычовым, посетив Помпеи – эту колыбель всей европейской цивилизации. Там ,конечно, ничего конкретного не осталось, но по описаниям разных авторов, например в Афинах, было множество пинакотек (в нашем понимании галерей), и выглядели они примерно как у нас церкви: гнутые от жары поведенные деревянные доски, висели в 2-3 ряда, как иконы. Чудом, конечно, сохранилась помпейская настенная живопись. О чем она нам говорит? О том, что к 1 веку уже полностью сложилась изобразительная школа с жесточайшими законами и требованиями. И ничего нового, кроме модернизма, за 2000 лет не появилось. И этот уголок как раз посвящен вопросу, который нам, прошедшим через модернизм, сюрреализм, концептуализм и другие «измы», надо решать: что же античность теперь для нас, что она несет в себе?
Если рассматривать живопись не как цепь всяческих открытий, а посмотреть на нее иначе, как на область, где все открытия шли от коллективных живописных школ, где этим занималось сто человек, а не один, который вошел в историю искусств, а 99 не вошло, но они все толкали искусство вперед. И выясняется, что сам код живописи не может принадлежать двум или трем людям – это как бы дар нам и наследие, которое нужно сохранять и изучать.
В Помпеях еще потрясает, что это город, а не музей. Представьте – все вывезли оттуда, все украли, все вычистили, а ты идешь по улицам и все равно чувствуешь, что это живой город. И ни один настоящий музей не может сравниться с этим местом по силе восприятия. В музее же это невозможно воспроизвести – там обычно предметы собраны насильственно и даже в одном зале между предметами может быть 300 – 400 лет разницы по истории их создания. А тут вот здесь жили и умирали люди, здесь пекарня была и еще что-то… И на нас это действует, и по сути в этом разделе выставки мы постарались отразить воздействие той культуры на нас сегодня. Это не античность, не современность, а чистой воды элизии – как я, собственно, и назвал эту выставку. Элизиум – это вообще понятие не от искусства. Так в античности называли рай, куда уходили герои, боги, где они обретали некую вечную жизнь, пели вечные гимны. Это было дохристианским пониманием вечной жизни и другого мира.
А само слово «элизии» стало применяться в лингвистике для обозначения пропадания каких-то звуков и букв. И вот эти явления иллюстрированы на выставке таким вот образом – все перемешано, все трудно представимо, и ,тем не менее, эти образы, эти вещи на нас как-то действуют.
Техника фрески тоже ведь изобретение античное, и в Помпеях они прекрасно сохранились. Здесь вы тоже видите фрески, правда, не на стенах, а на холсте, поскольку это съемный, экспозиционный вариант. Стилистически портрет ”Юноши с помпейской фрески” решен в современной манере, хотя и выполнен темперой.
В последнее время я все больше стараюсь писать темперой. Водная темпера прекрасно сохраняется и несет эту легкость, этот свет в искусстве за 2000 лет до импрессионизма. И если посмотреть на живопись Помпеев, то весь спектр импрессионистических красок здесь присутствует.
Валерий Кошляков о натюрморте и памяти
Эта картина – фрагмент как бы гигантского натюрморта и так же, как в руинах архитектуры, здесь присутствует идея того, что уже нет такого жанра, как натюрморт, но есть какой-то остаток тех форм, которые ,мы знаем, присущи этому жанру. Он выстроен не так, как у Сезанна, где художник еще питается природой, ищет эту связь цвета с окружением. Здесь просто как бы память о натюрморте. Дальше, в большом зале отдельно стоит кресло имперское или барочное, взятое как образ, а на той стене вместо всей картины — фрагмент работы. Было у меня такое архитектурное полотно, а я взял только его часть – это тоже символика несостоявшегося мира, представление о фантазиях, идеале – ведь если сегодня будут строить какие-то башни, то они будут совсем не такими, а из бетона.
Я пользуюсь такими знаками классической живописи как фреска, легкое письмо, в том числе и натюрморт. Жанр натюрморта относится к тому периоду барочной живописи, когда художник хотел изобразить все в одной картине – как у Рубенса — и страсти, и язычество античное, и дары природы.
Эта зрелищность, данная нам по наследству, была отвержена модернизмом в 20 веке. Там был другой проект, и из искусства ушли зрелищные красивые вещи, которые заклеймили как пошлость.
Валерий Кошляков о русском пространстве
Зал третьего этажа – о нашем русском пространстве, о том, как здесь в России к нему относятся. На русского человека всегда будет влиять огород – мы им не пользуемся, мы живем в городах. Но гигантский огород – как я это называю –– он у нас в душе. Едешь куда-нибудь шесть часов, приезжаешь, а там говорят на русском. И такое сознание накладывает свой колорит на все высказывания – и художников, и писателей.
В русском искусстве фантазии всегда находились повсюду, в том числе на задниках икон – вроде бы все там прописано по канону, но задники все же давали какую-то свободу художнику, такой жанр фэнтази в русском варианте: пейзажи какие-то с фантазмами — тут и советское представление об утопии, об идеале, и классическое понимание.
Все это рождает некие фантазмы. Конечно, на картинах людей живых нет, это сон, сказка, а люди скорее присутствуют в виде таких символов. Это скорее какие-то случайные выборки – то, что делает время: оно оставляет будущему археологу чистую случайность – никакой системы. И этот случайный выбор – коврик или тумбочка, оказывается, будет рассказывать о нашей эпохе. Абсурдно? тем не менее, это истинно.
Это скорее вопросы уже не искусства, а самые острые, непостижимые вопросы человеческого существования – время, бесконечность, смерть – что это? Человек не может постичь это из века в век, чтобы религия ему не предлагала, но художник обязан это воспринимать и как-то с этим работать.
Валерий Кошляков о живописи
В целом живопись может восприниматься каждым человеком без переводчика. Задумываясь об отличии живописи от литературы, от музыки Делакруа говорил, что прежде, чем вынести суждение о книге, ее нужно прочитать. Картина же одновременно, с одного взгляда, в одно мгновение рассказывает человеку обо всей книге. Вот, что такое живопись. Далее живописи придумали иной смысл – разгадывание человеческого ребуса. Если там есть мир, то это интересно, а если нет – то это какафония, многоголосье, бессмысленность и это увело человека от простых вещей – от созерцания, от пятна. Человек воспринимает живопись как пятно, а затем уже как сюжет, и я подчеркиваю в своих работах, что сначала это как пятно, а потом уже сюжет. Безусловно, живопись обязана оставлять руку человека, это — очень важное требование. Это настолько важно, что даже если присмотреться к мастерам, которые старались скрыть, как это сделано было — все равно там есть рука, композиция.
Живопись сегодня неоправданно выброшена со сцены актуальных обсуждений, выброшена незаконно некоторыми интеллектуалами, маленькой группой. Уникальность трагедии нашего времени состоит в том, куда загнали человека рисующего… Но история все поставит на свое место.
Сейчас идет переосмысление всех достижений 20 века, искусство пробуксовывает, потому что оно не может жить этой догмой, не может врать больше, что все есть искусство и каждый есть художник – это все чей-то проект, просто нам рассказали, что стены должны быть только белыми. Почему белыми? Искусство никогда не жило в белых стенах – это чистый Баухаус, навязывание каких-то установок. Задание художника сегодня — это расчистить сознание, вытянуть оттуда потерянное, живое. И этот проект Элизии – это даже не об искусстве, а об утраченных ценностях. Здесь даже дело не в архитектуре и стилях – это, наверное, не очень прочитывается, если это не объяснить. Такие мысли мучают не только меня, но и многих зарубежных художников, которые не вписываются в концепции современных музеев и коллекций, манифест и биеннале. Это все очень временно, а само искусство живописи – настолько емко и имеет мощный опыт выживания, что оно победит.
Текст: Елена Рубинова
Фото: Влад Красильников
© 2016 artandyou.ru и авторы
