“Книги на досках” или “Слово на три буквы” — выставка-интервенция издательства художника Петра Быстрова на книжной ярмарке Non/Fiction в Гостином дворе при поддержке галереи Пальто — это обложки книг авторов, чьи фамилии в русском языке, состоят из 3х букв — Юнг, Шоу, Кун, Рид, Жид, Сад, Лем и т.д. — целый набор классиков мировой литературы.
Нарочито абсурдистское высказывание поднимает вполне серьезные вопросы о роли книги в современном обществе, когда, диктуемая законами маркетинга, обложка оказывается важнее, чем содержание; или простаивающая на полке, видимая одним лишь корешком, книга становится предметом интерьера, который и открывать не обязательно; или когда интернет лишает чтение своих позиций. Вполне классический набор вопросов теории искусства: о взаимоотношениях художника и публики, связи формы и содержания, культуре элитарной и массовой. Для Петра Быстрова чтение граничит с эротоманией, он — представитель последнего поколения, заставший, с каким трепетом относились к книгам люди советской эпохи. С другой стороны, ведь и он не одинок, по сей день для многих из нас книга остается способом бегства от реальности.
Выставка на подкладке пальто, которое галерееноситель Александр Петрелли неожиданно и брутально распахивает перед прохожими, как “столкновение” с искусством, «когда его совсем не ждешь». И вот, еще секунду назад прохожий, становится “зрителем”, которому, чтобы осмыслить происходящее, приходится по максимуму задействовать те интеллектуальные, творческие, воображательные способности, которыми он наделен.
Ни Быстров, ни Петрелли, конечно, о зрителе не думают, а совершают, каждый по своему, акт самоспасения, саморазвлечения и самоудовлетворения. Стремление к свободе — суть искусства, где игра, как интуитивный способ выживания в объективной реальности во всем ее многообразии и конфликтах. Но за этим интуитивным часто скрывается дискурсивное, за ребяческим — серьезное, за абсурдным — проницательное. Получается целый пучок смыслов, интеллектуальный тренинг, упражняться в котором можно до бесконечности.
Текст: Катя Карцева
От библиофилии — к эротомании — и обратно
Примерно два года назад я обратился к изготовлению так называемых корешков обложек собраний сочинений великих писателей — в своей авторской технике скобогравюры.
Среди первых работ были Чуковский, Маяковский, Хармс, Куприн, Черный, и так далее: собственно, буквенные изображения приведенных выше слов — фамилий писателей.
То были книги моего раннего детства, появившиеся в моем обиходе в пору формирования личности.
Библиофилия, как своеобразный вид одержимости, передавшаяся мне, очень может быть, от ближайших родственников, довольно быстро приняла форму стойкого личного психоза.
Речь, конечно, не о коллекционировании и — даже — не о чтении книг. Очень скоро (как я вижу это сейчас) моя любовь к книгам приобрела навязчивый характер, и — несомненно — развивалась во мне как вид эротомании.
Хорошо помню, что в годы того самого моего с т а н о в л е н и я, книга являлась едва ли не краеугольным камнем в деле формирования предпочтений и убеждений, и главным образом составляла мне компанию (что касается времяпрепровождения).
По телевизору шла глухая пурга; современная иностранная литература оставалась недоступна; интернета и вообще какого бы то ни было «доступа» к чему-либо или во что-то — не существовало. Отдельные издания — в основном, под видом научных, академических — призваны были восполнить дикую нехватку истории, эротики, иллюстрации, да и вообще информации как таковой.
Мы знаем, что долгие годы в статусе «запрещённой» литературы оставались и Сартр, и Пруст, и Кафка, и даже отдельные вещи Пришвина с Чуковским, не говоря уже о Пильняке и Хармсе (что уж упоминать Шаламова?!)
Будучи ребенком, то есть, в возрасте максимально пластичном, впечатлительном, застал я и культ сбора макулатуры, и буквально охоту за редкими книгами — какими-то детективами, Бердяевым, Ильиным, и Мастером с Маргаритой. Обладание тем или иным томом — для большинства — вполне заменяло его прочтение.
Черный рынок книг; очередь; подписка; библиографическая редкость, раритет — мир по масштабу и обороту вполне сопоставимый с какой-нибудь валютной проституцией.
Запрет на книгу и тайна книги
Хорошо помню корешки обложек собрания многотомной (десятки, сотни томов!) серии Всемирная литература — в качественном переплёте — на полках в квартире одного из родственников моего отца. Очевидно, книг тех не только не читали — не снимали с полок. Не разрешали и мне.
Так, «на сетчатке глаза» отложился неведомый, желанный, недосягаемый при том корешок. Во многих сказках (почти всегда, когда речь идёт о познаваемом пространстве) присутствует мотив запретной комнаты: герою или гостю позволено входить всюду, но вот именно сюда — запрещено (легко считываемый библейский мотив).
Гость в этом мире, я довольно быстро привил себе (так получилось!) отношение к не прочитанной книге, как не познанной женщине.Обложка может казаться привлекательной, а внутри — пустышка. И наоборот — серая, блеклая обложка вуалирует внутреннее богатство. Незнакомка манит самим своим силуэтом, буйство фантазии неконтролируемо, но что внутри — как знать?
Став художником, я довольно быстро освоился в мире собственных грез, представлений и вожделений — уже как креатор и своего рода демиург.
Искусство и так называемая действительность
Буратино думал разжалобить Карабаса тем, что рассказал ему: они с папой Карло живут н а с т о л ь к о бедно, что даже очаг в их каморке нарисован на куске холста. Здесь ключевым, очевидно, является то, что очаг в с е г о л и ш ь нарисован, и является ненастоящим, ибо не способен давать тепла.
Но ведь изображение богини любви, высеченное из камня и выставленное в музее нисколько не сулит события любви (с нею), а т о л ь к о символизирует его!
Да и мифы — в пересказе Куна — суть истории богов вымышленных, ненастоящих. Оставим античность, вернёмся в наши дни.
Порнографический сайт, либо журнал, вновь предлагает — как и в ветхой каморке папы Карло — лишь эрзац прекрасного тела, ищущего встречи не со мной, а с кем-то, кто остался за кадром или его вообще не было? Так ли это?
К кому же обращены (часто задом, спиной — точно, как книга, своим корешком!) вожделеющие соития прекрасные дамы разных лет?
Есть такое выражение, используемое как сильный аргумент в пользу литературы и творчества как такового: говорят, «персонажи оживают».
Как же им удается ожить?
При помощи, прежде всего, фантазии.
Таким образом, производя обложки книг, я возвращаюсь к сладостному и томительному мгновению детства, когда мир был ещё неведом для меня, литература запрещена, книги не прочитаны, а женщина — не познана.
Предвкушение познания, той или иной встречи, самого события контакта, слияния я и предлагаю своему зрителю и коллекционеру: книги моей серии не то чтобы лишены содержания — само их содержание состоит в акте (длительного, в идеале — длящегося вечно) созерцания обложки. Подобное созерцание не то чтобы исключает возможность открытия книги, но констатирует превосходство затянувшегося мгновения над собственно а к т о м; когда снять обращенную ко мне спиной книгу с полки, раздеть, раздвинуть и начать читать — всякий раз в моей власти.
П. Быстров
