Светлана, Ваши последние выставки в России в большинстве своём связаны с музыкой. Музей Музыкальной Культуры им. Глинки, музей С.С. Прокофьева, сейчас выставка в музее А.Н. Скрябина. Почему тема музыки важна для Вас?
Не тема, но музыка, приоткрывающая тайну человеческой души. В мире нет ничего случайного. Первый из ранних холстов, которые я считаю абсолютно самостоятельными, был «Музыкант». Персонаж вне возраста в большой шляпе, на ней – растения, а от неё куда-то в бесконечность тянутся ниточки-струны. Откуда-то сверху спускаются хрупкие конструкции с колокольчиками. Перед ним – партитура, она пуста. Музыкант играет с чистого листа. Этот ранний холст буквально иллюстрирует неизвестные мне тогда слова Пифагора о том, что душа – инструмент, а музыка и математика – способы её настройки в унисон с небесной гармонией.
Звук невидимо присутствует во всех моих работах. Более поздняя серия «Аксиомы», которую многие принимали за абстракции, это холсты с хрупкими, звенящими (!) конструкциями в бесконечном пространстве. Многие люди говорили, что слышат их мелодичный звук.
Приглашение делать выставки, в том числе и от музыкальных музеев, связано с книгой-альбомом «Персональная Вселенная», где, помимо текстов, присутствуют рисунки из цифр и нот серии «Мы – Конструкты». Причина их возникновения – размышления о природе чувства, мысли, об идее Числа, интеллекте и математике. Но если Число – символ интеллекта и организованной Вселенной, то ведь Музыка – язык души! Банальная идея… Древние знали о глубинной связи музыки и математики, но когда «велосипед» открываешь сам, идея перестаёт быть банальной. Так возникли ноты и знаки музыкальной графики. «Музыкальные» портреты композиторов – развитие этой бесконечной идеи.
Музей А.Н. Скрябина, где проходит настоящая выставка «Вселенная смотрит на нас», впервые пригласил меня два года назад и ещё попросил сделать «в свойственной Вам манере – из нот» портрет А.Н. Скрябина. Он не мой композитор, могу слушать только раннего, о чём я сразу и сказала. «А Вы никому не говорите» – но я так не могу, всё должно быть ясно и чисто. Поскольку люди в музее чудесные, ради них я выяснила свои отношения со Скрябиным, полюбила его, сочувствуя его ошибкам, и согласилась сделать выставку графики «Звук = Свет = Путь» и портрет композитора. Сейчас в музее – живопись из серий «Мы – Одно» и «Вселенная смотрит на нас». Уже в названиях серий – знание, открывшееся мне за последние годы. Оно возникает сначала в визуальных образах, вербальные объяснения следуют потом. У меня тысячи рисунков. В них – образы моей персональной вселенной. Я выбираю какой-то из них, или он выбирает меня, потом пишу холст. Рисунок делается мгновенно, холст требует времени.
Расскажите немного о своём творческом пути в целом?
Я – не молодой художник. Мой путь в искусстве длится уже больше полувека. С 14 лет – ученичество: приобретение мастерства и постижение тайн искусства. Началом я обязана художнику Иосифу Михайловичу Гурвичу. Как и все, кому повезло получить хорошую школу, училась писать и рисовать то, что мы видим глазами. Писала с натуры, постигала цвет, форму, пластику. В музеях провела, наверное, годы: Сезанн, Матисс, Эль Греко, Сасетта, Учелло – сотни имён… И лишь в 24 года, когда я поставила своей целью изобразить мир, каков он для меня, появились холсты, которые были уже не ученическими, а самостоятельными. Тогда я не могла и предположить, к каким невероятным открытиям приведет меня поставленная задача. Самые значительные художники создавали новое отношение к форме, в яблоке Сезанна – всё его мировоззрение. Это я поняла в юности.
Новая форма никогда не может возникнуть лишь из желания создать что-то новое. Она есть следствие уникальности и цельности внутреннего мира художника – его персональной вселенной.
Каждое человеческое существо осваивает мироздание и выстраивает свой уникальный образ мира. Разум производит ментальные образы, чувства их окрашивают. Поэтому для кого-то мир – ужасный, для кого-то – прекрасный, для большинства – нестабильный. Художник, как и каждый человек – персональная вселенная. Он имеет счастье, которого не просто добиться, выражать себя в творчестве. Искренний и внутренне честный художник проходит стадию «познай себя». Древние знали о её важности.
Любое искусство – исповедь, независимо от желания художника. В моих работах постепенно стал исчезать мир физических объектов, его сменял мир прозрачных образов. Не потому, что я решила: «а не нарисовать ли что-нибудь прозрачное?» Нет. Незаметно во мне открывалось нечто, и это нечто требовало своих средств выражения. Возникал новый язык – мир прозрачных форм. Материальное меня больше не интересовало, изменилось и само пространство. Сначала всё на холсте было в замкнутом стенами объеме, потом появилось окно в другое, бесконечное пространство, стены постепенно стали прозрачными и вовсе исчезли. С тех пор пространство всех моих холстов – НЕБО или НЕБОМОРЕ.
Я очень люблю делать то, что я делаю. Мне не нужны физические путешествия куда-то. Когда нахожусь в мастерской, а там я нахожусь всегда, если не делаю выставки, то открываю для себя потрясающие вещи. Творчество – это наиболее интересное из всего, что может со мною быть.
Такое понимание искусства было невозможным в официальном искусстве советского времени?
В Союз художников я вступила очень рано ещё незрелым художником. Меня прекрасно приняли, сложности возникли по мере обретения своего лица. По молодости, я ожидала, что Союз художников – это Парнас, где все думают лишь о высоком, а обнаружила маленький мир со своими правилами игры, местными гениями, стремлением к власти, короче, там было всё, как бывает обычно. Это нормально. Но там я встретила и много замечательных, достойных личностей, хотя вцелом, это был не мой мир. Формально оставаясь, внутренне я ушла. Моё творчество никогда не было политизированным. Последний раз я диссиденствовала в 14 лет со своим отцом, очень достойным человеком, героем и убежденным коммунистом. Всё выяснила (смеётся) и с тех пор мне это не интересно. Искусство – это другой «этаж». Тем-не-менее, с выставками было всё сложно, а с 1983 года мне, как говорят, перекрыли все шланги. Я к этому относилась спокойно и ни к кому у меня претензий не было и нет. Если понимаешь «правила игры», но не принимаешь их – платишь за это. В конце концов, в то время уже не расстреливали. Я могла работать и это было главное. Работала я на крошечном, почти без света, чердаке. И это было счастье. Я многое сделала там.
Когда случилась перестройка, мне впервые дали мастерскую. Смешная история. Момент был довольно острый: не было ни где жить, ни где работать. Отчаяние – не моё занятие. Ни на что не рассчитывая, я сделала алогичный жест: написала письмо Горбачеву. Смысл письма – конституция гарантирует мне право на труд, которое я не могу реализовать из-за отсутствия мастерской. Не поверите – мне позвонили из секции живописи: «Светлана! Но надо же было нам сказать!(???) Приходи, мы дадим тебе мастерскую!» Я пришла – дали. С выставками тоже произошло небывалое. В 1990-м году мне предложили выбрать для выставки любой зал в Москве. Выбирая между Домом художника на Крымской набережной и залом на Кузнецком мосту, я предпочла последний, потому, что на Крымскую народ шел смотреть всё подряд, а мне было интересно, пойдут ли смотреть мою выставку, учитывая, что меня, практически, никто не знает. Реклама тогда отсутствовала полностью, т.е. информации – ноль. Я выставила восемьдесят холстов в 5-ти залах – грандиозная по размаху выставка. Приходила туда каждый день, как на работу. Во-первых, я уже знала, что придётся уехать и это была как бы моя прощальная выставка. А во-вторых, народ на неё повалил в огромном количестве. Каждый день случались какие-то удивительные встречи и события. Однажды явилась группа экстрасенсов с кристаллами на ниточках и со словами, что такой энергетики, как в этих залах, они не видели нигде, а в некоторые места даже опасно заходить. Я вежливо улыбалась в ответ, думая, что всё это – полная ерунда. Невидимые миры в то время ещё не давали о себе знать напрямую, только появлялись в холстах. Возникла пресса – работало «сарафанное радио». Приходили из театров, издательств. Директор Хаммеровского центра приобрел мои холсты. Каждый день – многие предложения… После стольких лет изоляции…
Но мне нужно было уезжать, это была первая нормальная, но и прощальная выставка на Родине. Отъезд во Францию меня не радовал. Меня не интересовало «завоёвывать Париж». Но прожить новый опыт – это расширить мир. Так и случилось. Чтобы закончить с советским периодом, хочу назвать имена людей, которым я благодарна: Ольга Осиповна Ройтенберг, искусствовед – бесстрашная, яркая личность и Тальберг – председатель Союза московских художников спасли меня от исключения из Союза художников в 1983 году. Были и другие светлые люди, которым я благодарна. По моей системе ценностей я благодарна и тёмным – испытания закаляют.
Это на той прощальной выставке Ваши работы приобрели Третьяковка и Русский музей?
Да. Это – забавная история, но надо немного объяснить контекст. В Союзе художников был так называемый «левый МОСХ» – художники, работающие «на грани дозволенного». Среди них было много серьезных, талантливых, была и молодёжь. Те, кто не умер, сейчас – академики, уже не молодые. Я хорошо к ним отношусь, но у меня и тогда была своя задача и она никуда не вписывалась. Я спокойно шла своим путём. В самом начале, когда ещё выставляли мои несамостоятельные работы, две купила закупочная комиссия. Потом, почти 20 лет, меня как бы не было. Я отсутствовала для министерства культуры и всех официальных инстанций. И, вдруг – перестройка, аукцион Сотбис и баснословные цены на задействованных в нём художников, которых отбирали обе стороны: Сотбис отбирал «андеграунд», следуя своим интересам и целям. Министерство культуры включило своих «официальных». Был найден компромисс состава участников. Я не принадлежала ни к одним, ни к другим. Представители Сотбис мои работы видели, но мои «прозрачные пространства» – не то, о чём они мечтали.
Сотбис совпал по времени со второй независимой, без жюри и парткома, выставкой художников. Первая была на Каширке, вторая – на Большом Кузнецком. Я участвовала на обеих. На второй выставила где-то с десяток больших работ. Прихожу – на всех бирки: «Закупка Министерства культуры». Что я подумала? Раньше меня для министерских чиновников как бы вовсе не было на свете и, вдруг, — такое внимание. Решили «осчастливить»? Не потому ли, что предположили: «А вдруг Богатырь в следующий раз тоже Сотбис закупит и министерству она станет не по карману? Не лучше ли закупить быстренько сейчас?» Может быть я и не права в своих предположениях, но эта система, когда власть и «сильные мира сего» «осщастливливают», а художник заискивает – унизительна. Я помню, как однажды, идя по улице, встретила невероятно радостного художника. Он бежал и я спросила: «Что случилось?» Он ответил, что ему удалось «втюхать» Третьяковке свою картинку. Какая же радость от того, если ты сам «втюхиваешь»? Этого мне не понять. Короче, я подумала, что если министерство хочет купить работы художника, то нормальный человеческий уровень – связаться с ним и спросить. Я не скрываюсь, координаты мои известны. Бирки я сняла и выбросила. Никто мне, естественно, не позвонил. Но я ни на секунду не сожалела об этом, хотя денег на тот момент не было совсем.
Но спустя год, когда была моя прощальная выставка на Кузнецком мосту, ко мне подходят люди и говорят: «Светлана Захаровна, мы из Министерства культуры. Мы знаем, что Вы не хотите продавать нам свои работы, продаёте только иностранцам (такова была их интерпретация!), но, быть может, Вы всё же согласитесь что-то продать и нам?» Это был иной разговор, нормальный уровень отношения художника и власти. Мне гарантировали, что работы пойдут только в Третьяковку и Русский музей, хотя я об этом не просила. Я с уважением отношусь к региональным музеям.
Я знаю, как не просто обеспечить себе возможность жизни, а, тем более, свободу творчества. Но не понимаю, как можно бегать вокруг чиновников или богатых. Во Франции тоже наблюдала это. Вот когда сами обратились, я предложила им выбрать, сказав, что решу потом, что им отдам. Их это устроило, было отобрано 10 холстов. Что делать дальше, я не знала. Обратилась к искусствоведу Марине Бессоновой. Она была куратором искусства 20-го века в ГМИИ им. Пушкина. Делала многие легендарные выставки, такие, как «Париж – Москва» и была, фактически, единственной в те времена, кто написал серьезный текст о моей живописи. Её уже нет в живых, а текст опубликован только в её посмертной монографии, потому что писать обо мне тогда было запрещено. Была она очень достойным и умным человеком. Мы общались и я обратилась к Марине, как к редкому, среди моих знакомых, представителю официальных кругов. Спросила, что мне делать после того, как работы отобраны министерством. Она объяснила, что есть три градации оценки: высшая, средняя и низшая. И обещала сказать, по какой оценят мои работы. В итоге – оценили по высшей категории и я отдала все 10 холстов.
Как дальше складывалась Ваша карьера во Франции?
Я не пользуюсь этим словом, «карьера» для меня это синоним стремления к известности, преуспеянию. У меня иная цель. Отъезд был вынужденным и связан с ситуацией моего мужа-нейробиолога. Эта наука изучает работу клеток головного мозга. В перестройку государство перестало финансировать фундаментальную науку, его лаборатория не могла работать. И выбрав одно из множества приглашений, мы оказались во Франции. Уезжать не хотелось. Мифы юности, расцветающие за «железным занавесом» о том, что здесь всё плохо, а «там» – хорошо, остались в далёком прошлом. В зрелом возрасте понимаешь, что люди – везде люди.
Приехав в Париж, первое время я даже не очень ходила по музеям – там я знала, хотя и по книгам, всё наизусть. А живая, неизвестная жизнь дарила много сюрпризов. Лишь попав во Францию, я впервые ощутила себя русской. Понять, куда ты попал, глубинную разницу культур, задача захватывающая. По галереям Парижа я прошлась, нигде своего досье не показывая. То, что я увидела, за исключением прошлого – классической парижской школы, меня чрезвычайно огорчило своей вторичностью и отсутствием профессионализма. Я не была готова к такой картине. Мощь легендарной парижской школы бесследно испарилась. Либо много грязи и агрессии, либо просто «мило» – на уровне бутиков. Для себя места я не видела. Поначалу меня это «крючило», но, как в своё время, я разобралась в черно-белой политизированной ситуации искусства в Советском Союзе, также разобралась с гораздо более изощренной системой арт-бизнеса на Западе. И пришла к полной независимости. Никуда «встраиваться» мне не хотелось.
Но, буквально в первые месяцы, когда я ещё не разобралась, был контакт с одной престижной галереей. Московский искусствовед попросил передать какие-то каталоги важной персоне при Drouot (парижский аукционный дом. Примечание редакции), он же был советником галереи. Назначил рандеву в офисе, набитом до предела антиквариатом. Умный, любезный, произвёл на меня хорошее впечатление. Мы мило беседовали по-английски, французский я понимала, но свободы ещё не было. В конце спросил, чем я занимаюсь в жизни и, узнав, что я художник, выразил непритворное желание посмотреть, что же я делаю. «В кустах по случаю оказался рояль» – в самом ещё начале я всегда брала с собой коллекцию очень качественных слайдов своих работ, но только на случай, если попросят. Это был именно такой случай. Месье внимательно посмотрел и говорит: «Хотите выставку в N-галерее?» Я ответила, что не думала об этом, поблагодарила, сказав, что не имея опыта выставок в Париже, хотела бы понять, что и как происходит.
Я была приглашена на вернисаж и представлена владельцу галереи. Посмотрев слайды, он сказал: «Да, мы сделаем Вам выставку.» Поблагодарив и этом случае, спросила, что требуется с моей стороны. Всё просто: позвонить месье и назначить дату прихода обоих ко мне, чтобы увидеть подлинники. Чудно… Всё мило, элегантно… Правда, атмосфера вернисажа была насквозь фальшивой. Лицемерие и корыстные цели каждого персонажа были настолько очевидны… Художник кого-то «обрабатывал», невероятные старые дамы… Думаю, в Россию это всё тоже пришло, но в ещё более диком виде. Мне было физически тяжело там, я ушла сразу.
Угадайте, каково продолжение? Звоню месье, как условлено. Слышу его голос, но секретарша говорит: «Месье занят, позвоните через 10 дней (?)». Ну, бывает, очень занят. Через 10 дней – то же самое. Мне понадобилось сделать над собой усилие, потому что не хотелось разрушать образ умного, обаятельного человека – я позвонила 3-й раз, вопреки желанию. Ответ был такой же! Почему? Втянув меня в эту историю, поменяв местами роли, навязать несвойственную мне роль искателя и просителя? Зачем? Было крайне неприятно. Секретарше я вежливо объяснила, что, позвонив трижды не по своему желанию, а по договоренности, больше звонить не буду. У месье есть мои координаты, если необходимо, он может позвонить мне сам. Никто, как вы поняли, не позвонил. Я просила многих французов объяснить, что же за этим стоит? Какой смысл? Ответ: обычные французские штучки. Урок был мне преподан и мной усвоен. Резюме? Арт-бизнес – не мой путь. Ещё в советские времена я работала без надежны выставляться.
Никогда не рассматривала свои холсты и рисунки как товар, средство заработка. Они – послания.
К счастью, звёзды сложились так, что я, как профессиональный художник, обеспечила себе не только жизнь, но и творческую независимость. В 1983-м году мне совсем перекрыли выход к зрителю, к людям. Чтобы психологически сохраниться, я по четвергам вечером устраивала на своём микро-чердаке «день открытых дверей» – показ холстов. Народ повалил, как снежный ком. Этот бесценный опыт дал мне абсолютную независимость от любого мнения о моих работах потому, что на каждый холст я получила целый спектр совершенно разных реакций. От: «Такой радостный холст! На него хочется смотреть бесконечно.» Или: «Это красиво, но очень грустно, я не мог бы долго находиться с картиной в одном пространстве». До: «Прочь свои жидовские руки от русского искусства», даже при том, что во мне нет ни капли еврейской крови и т.д. Мне стало очевидно, что любое искусство – повод, а в реакции на него проявляется знак человека. И я научилась совершенно спокойно принимать любые реакции. Мне это очень пригодилось, когда, например, на первую независимую выставку на Каширке, власти пригнали с завода несколько автобусов людей, наверное и хороших, но очень далёких от искусства мужиков с заданием громить «вредное искусство». Всё было по Хармсу. Помните?
Художник: «Я – художник»
Рабочий: «А по-моему ты – г…..» Художник падает, его уносят.
В зале выставки я увидела бедного художника, которому неплохой, но дикий мужичок кричал: «Это искусство? Нашел дурака! Это — ….» Художник: «Какое право вы имеете судить? Что вы в этом смыслите? Поучись сначала!» и так далее… Мужичка реакция только раззадоривала, а художника мог хватить удар! В таких случаях я «принимала огонь на себя», мне было интересно общаться с этими людьми.
— Ну, а ты чего? — кричал мне мужичок, — небось тоже изображаешь из себя художницу?
— Хотите посмотреть?
— А ну, покажь! Это твоё? Ещё хуже!
— Не нравится? Ну, извините, по-другому не умею. Но какие-то другие картины Вам нравятся?
— К как же! Я в Третьяковку хожу. И тебе б туда хорошо – учиться!
— Но ведь это замечательно, что Вам там что-то нравится. Каждый должен искать то, что его душе близко. А я, к сожалению, ничем Вас порадовать не могу, простите.
Ни в словах ни в интонациях моих не было ни иронии, ни насмешки. И человек переставал бояться, что его считают идиотом и дикарём. Он успокаивался. Мы продолжали беседу и расставались друзьями. Один в конце сказал: «А сколько стоит картина?» Ведь каждый из этих людей знал и умел что-то, чего не знают и не умеют художники. Это были мои, ещё неосознанные шаги невероятно трудной задачи учиться любить всех людей.
День открытых дверей принёс и другую пользу. Я стала получать приглашения делать выставки в различных НИИ — оазисах свободы в советские времена. Были мои выставки в институте атомной энергии им. Курчатова, в кардиоцентре. Последнюю я записываю в очень важные, потому что там мы встретились с моим мужем. Он сначала влюбился в мои работы, не зная ,чьи они. Это-знак глубокой внутренней близости. Все самое важное в моей жизни возникало как следствие моего творчества. Я всегда интуитивно знала, что в творчестве моя надежда и спасение.
Но, возвращаюсь к Франции. Для меня нет секретов, как работает вся система арт-бизнеса. Знали бы вы, на какие ухищрения шли некоторые художники, чтобы работать с престижными галереями. Это не мой путь. Но выставок было много. Как? Таким же образом, как и в Москве: кто-то что-то видел – я получала предложения. Если всё чисто – соглашалась.
У Вас там была мастерская?
Поначалу не было, я работала в небольшой квартире – нашем первом жилище в Париже. Оказалось, что в нашем районе традиционно жило много художников. Меня сразу пригласили участвовать в днях открытых дверей мастерских, пригласила и ассоциация «Figuration critique». Два или три раза я выставлялась с ними в «Grand Palais». В дни открытых дверей мы открывали дверь своей квартиры – мастерской ведь не было. Приходили все, кто хотел. Это происходило раз в году, а, в основном, я напряженно работала и много сделала холстов в тот период.
Я не «тусовщик» и тратить жизнь на то, чтобы куда-то «просачиваться» – это не моё. Тем-не-менее, всегда находились люди, которые что-то знали обо мне, видели… Они и предлагали выставки. Была огромная выставка по приглашению ассоциации «Art et Science», на Потр-Рояле, в центре Парижа. Много всего происходило…
Позже мы решили переехать в Марсель, ближе к природе. Там у меня первое время тоже не было мастерской, а в квартире, в отличие от парижской, я не смогла приспособиться писать холсты из-за слишком яркого солнечного света. Для живописи невозможно яркое солнце. Именно поэтому я начала много рисовать.
В результате возникла книга-альбом «Персональная Вселенная» с сотней выбранных из тысячи рисунков и моими текстами. Тогда возникла серия «Мы – Конструкты», где цифры, ноты и знаки музыкальной графики являются элементарными частицами, из которых строятся образы. Это время с 2003-го до 2008 года. Но, знаете, именно в Марселе, «непонятным природе способом» у меня появилась замечательная мастерская 180 м2, со стеклянной стеной на север и 5-метровым потолком. Это чудо мне было предсказано заранее женщиной с экстрасенсорными способностями, во время моей выставки в одном из замков на Луаре. Пространство под мастерскую, на условиях, что я дарю один холст в год в коллекцию института и время от времени делаю там выставки, мне предложил директор одного нового института, расположенного в красивом 3-этажном здании. Он же, ещё в Париже организовывал мою первую выставку. Шесть лет я работала там, а когда Институту понадобилось это пространство, у меня появилась другая замечательная мастерская и тоже невероятным, фантастическим образом. Со мной постоянно происходят чудеса.
Как случилось, что Вы опять начали делать выставки в России?
Расскажу по-порядку. Несмотря на наш отъезд, душой мы остаёмся очень привязаны к России. Муж мой тесно сотрудничает с научными институтами, читает лекции, максимально помогает поддержанию науки. Я же, поскольку никогда не прихожу в качестве просителя, не знала каким образом, но очень хотела возвратиться в Россию не только как физическое лицо, но как художник. Возвращение моё началось с книги-альбома «Персональная Вселенная», о которой я упоминала. Я решила издать книгу именно в России, в Москве и на русском языке. Помимо сотни рисунков, тексты мои содержали новое Знание, открывшееся мне в 2000-ном году, изменившее и беспредельно расширившее мою картину мира.
Я предполагала и надеялась, что эта книга будет началом моего возвращения в Россию, как художника.
Это был 2008-й год. 17 лет я уже не жила в России и ничего не знала ни о типографиях, ни об издательствах. Книгу прекрасно напечатала первая же типография, куда привёл меня муж моей бывшей одноклассницы. Там никогда не печатали книг по искусству, но материал им очень понравился, а мне понравились люди. Дальше всё происходило на уровне чуда. Первое предложение выставки от Литературного музея я получила вечером того же дня, когда получила первый экземпляр книги. И – пошло-поехало. На ярмарке интеллектуальной литературы «Non Fiction» мне предложили некоммерческий проект: на большой стене я разместила рисунки – «нотные персонажи» и последовала огромная выставка рисунков в музее музыкальной культуры им. Глинки. За ней – музей Прокофьева, Скрябина, радиостанция «Орфей», г. Пущино и даже музейно-выставочный комплекс г. Электросталь. Первые выставки были графическими. И сейчас, параллельно живописи в музее А.Н. Скрябина, открылась выставка графики в Российской Государственной библиотеке (бывшей им. Ленина). Живопись же я впервые выставила в «Галерее на Чистых Прудах». Об этом месте, как о «моём», мне давно говорила Верочка Чайковская, культуролог и искусствовед, единственная, помимо Марины Бессоновой, кто писал о моём творчестве в советские времена. Она и привела меня туда. Валерий Новиков – директор галереи, оказалось, давно пытался меня найти. У нас сразу возник замечательный контакт. Он – глубокий и тонкий человек. Мне понравилось всё – и всё решилось. Я привезла из Франции 50 холстов последних лет и в 2015 году состоялась эта выставка.
Также я знаю о Вашем спектакле с Владимиром Васильевым. Расскажите, пожалуйста?
Тогда же, в апреле 2015-го года, состоялась премьера спектакля «Dona Nobis Pacem» («Даруй нам мир») по Си-минорной мессе И-С. Баха поставленного легендой мирового балета, режиссером-постановщиком и балетмейстером Владимиром Васильевым. Он увидел мою выставку в «Орфее» и предложил быть художником будущего спектакля. Работа со сценой меня не привлекает, но мы нашли наилучшее решение. Визуальный ряд спектакля в компьютерной графике 3-Д был создан по моим рисункам. Наше с Васильевым виденье и Баха и Вселенной очень совпало. Мы стали друзьями. Васильев очень светлый человек и замечательный мастер.
Я счастлива, что возвратилась в Россию как художник. Мне здесь намного интереснее, здесь чувствуется колоссальный потенциал, несмотря на все сложности. Предложений больше, чем я могу принять, но я стараюсь по максимуму. Выставки – мой долг. Так получалось, что большинство выставок были в музеях, но в ноябре будет выставка в галерее «Красный мост» в Вологде – замечательное место во всех отношениях.
Кстати, выставка «Вселенная смотрит на нас» в музее Скрябина была продлена, чтобы на ней состоялась встреча с клубом жен аккредитованных в Москве послов. Я согласилась принять в ней участие. Мне кажется это очень важным. Жены послов тоже должны знать, что вселенная смотрит на нас. Сейчас время, когда землей начинают править мягкие женские энергии. Моё искусство говорит и об этом.
На персональном сайте художницы, помимо работ, представлены подробные размышления художника о природе своего творчества, а также архив статей в журналах и газетах.
Интервью: Катя Карцева. Фото: Светлана Богатырь
© 2017 artandyou.ru и авторы
