Заха Хадид — первая женщина-архитектор, ставшая одним из главных героев современной мировой архитектуры. Она сумела превратить сложное и рафинированное направление архитектурного «деконструктивизма» в общепризнанное актуальное течение мировой архитектуры.
27 июня в Государственном Эрмитаже открылась выставка всемирно известного архитектора Захи Хадид. Выставка в Николаевском зале Зимнего Дворца — первая ретроспективная выставка британского архитектора в России. Хотя именно в Санкт-Петербурге в 2004 году Заха получила Притцкеровскую премию – высшую награду, которую часто именуют “Нобелевской” в области архитектуры. И Заха — единственная женщина удостоенная этой награды. Елена Рубинова встретилась с куратором выставки, научным сотрудником отдела современного искусства Государственного Эрмитажа, Ксенией Малич.
Елена Рубинова: На открытии выставки Михаил Пиотровский сказал, что путь к этой масштабной выставке был долгим. Идея сделать ретроспективную выставку родилась почти 11 лет назад, но реализовалась она за последние полтора – два года. Как шла работа? На каком этапе к процессу подключилась сама Заха?
Ксения Малич: Ну, собственно, первоначальная идея о том, что пора реализовать такую выставку, пришла одновременно и Эрмитажу и архитектурной студии Захе Хадид в связи с надвигающимся 10-летним юбилеем вручения Захе Притцековской премии здесь, в Эрмитаже, в 2004 году. Мы начали обсуждать этот проект, но поскольку мы решили сделать по-настоящему масштабную, серьезную выставку — уж если привозить такого мастера, то полноценно, и это заняло какое-то время, и потому мы открылись не в 2014 юбилейном году, а в 2015. Над выставкой мы работали вместе – отдел современного искусства Эрмитажа и студия Захи Хадид. Ключевым моментом этой выставки является не только экспонаты, набор которых так или иначе варьируется, и в общих чертах было понятно, что мы хотим показать, а именно тот факт, что Заха Хадид и Патрик Шумахер, старший партнер ее студии, лично разрабатывали дизайн проект для этой выставки. Причем, было несколько вариантов и тот вариант, который воплощен, это по-моему пятый по счету. Мы долго рассматривали, что возможно, что невозможно в историческом интерьере – было очень много ограничений связанных со стройкой, инсталляцией и монтажем, и мы пришли к компромисному варианту, который вы видете сегодня.
Е.Р. А это как-то проскальзывало в работе, что Петербург для нее не просто точка на карте? Ведь это такой важный для нее город по многим причинам – и колыбель русского искусства 20 века, которое она столь ценит, и город где ей в 2004 году вручили Притцкеровскую премию?
К.М. Я думаю, что ее особенное отношение и к Петербургу, и к русскому искусству в целом проявилось в том, с каким вниманием и уважением она занималась этим проектом. Безусловно, мастер по-разному может проявлять себя в работе над выставкой, и в случае Захи Хадид мы все время чувствовали ее очень серьезное отношение и пиетет. Если же говорить об искусстве, а не о городе, то для нее русский авангард – это прежде всего пример эксперимента, смелости, художественной отваги. Потому что сама она тоже выбрала этот путь и до сих пор стоит на этих позициях. На определенном этапе она сама не побоялась взять на себя такую миссию.
Заха 15 лет ничего не проектировала, была таким бумажным архитектором в западном варианте, вела свои эксперименты, пока в 80–е годы уже не начала выирывать конкурсы.
И все равно не отваживались заказчики строить, то что она проектировала. И вот, наконец, когда эта плотина прорвалась с проектом пожарной станции Витра, эта гигантская гора сдвинулась с места.
Русский авангард – это для нее прежде всего пример отваги и ответственности художника, потому что сама она большой мастер с большим чувством отвественности.
Е.Р. А какое у вас сложилось впечатление о Захе Хадид как о человеке?
К.М. Она, конечно, человек мира, и это позволяет ей находиться над всем – и над временем, и над какими –то географическими рамками, а тем более оставаться за рамками национальных ограничений. Потому национальная принадлежность в данном случае становится довольно эфемерным понятием. Тем более, что ее детство в Ираке пришлось на довольно непродолжительный период просвещенности, она получила прекрасное католическое образование сначала в Ираке, а затем в университете на Западе. Как любой масштабный человек, она сложная личность, и я думаю, что судить по тому короткому и достаточно форматному личному общению, которое у нас было не стоит.
В общении Заха очень демократична, приветлива, но мне кажется человек, живущий в своей вселенной, не может не быть сложным.
Е.Р. Почему для выставки был выбран именно Николаевский зал и классический интерьер, для подчеркивания преемственности и в тоже время новаторства этого важнейшего архитектора наших дней?
К.М. Изначально мы рассматривали два варианта размещения выставки – современные залы Главного Штаба и Николаевский зал Зимнего дворца. Мы посмотрели оба пространства, и остановились на Николаевском зале. И нам , наверное, было бы скучно показывать ее в современных помещениях, и ей хотелось в Николаевский зал, так что это было обоюдное желание.
Но, выставка в историческом интерьере — это такой очень важный тест.
Если ты проходишь этот тест, выдерживаешь испытание историческим, музейным пространством со старой коллекцией, которая находится за стенами зала, то уже никаких вопросов, относительно того, насколько легитимно твое присутствие в крупнейшем музее мира и твоя сопричастность великой коллекции Эрмитажа, не возникает. Отчасти это было важным моментом, хотя надо признать, что сама Заха Хадид, как такой бунтарь и экспериментатор, тем не менее, очень бережно обращается с тем изначальным контекстом, который был в рамках Николаевского зала. С одной стороны это такое интенсивное вторжение – такого никогда еще не было в истории Эрмитажа , а с другой стороны — очень деликатное.
И опять же, зритель, который приходит на эту выставку, перед ним по-другому открывается Николаевский зал. Мы сами ахнули, когда архитектурное решение самой выставки так сработало. Николаевский зал сам стал считываться иначе: оказалось, что когда внутри построено так много, то само пространство расширяется. В тоже время, следуя теми пунктирными маршрутами, по которым построена сама архитектурная конструкция экспозиции, мы наверное можем почувствовать те законы, по которым живет архитектура Захи Хадид. Смысл проекта выставки не столько в кривых линиях, созвучных архитектуре Захи Хадид, сколько в маршрутизации и тех коммуникативных сценариях, которые она разрабатывает. Это для нее ключевой момент для всех проектов, особенно последних 15 лет, и на эрмитажной выставке она повторяет эти свои постулаты.
Е.Р. Сложно ли было работать над выставкой?
К.М. Что касается работы с Захой и ее студией, на удивление работать было очень легко. Может быть это было связано с тем, что Заха Хадид и Патрик Шумахер осуществляли общее руководство и контроль над проекто, а рабочие вопросы решали с коллегами из студии. Но мне кажется, что дело в подходе самой студии. Там царит такая удивительная атмосфера, все очень работоспособные, готовые к решению любых проблем, и мы даже смеялись, что у нас и проблем-то не было, были только рабочие вопросы.
Е.Р. Как отреагировала сама Заха Хадид на уже воплощенный проект?
К.М. Заха занималась дизайн проектом, видела чертежи, а затем уже готовый результат. Мы отобрали очень много проектов , но все равно приходилось выбирать , и по-моему, она пожурила своих собственных сотрудников за отсутсвие каких-то экспонатов из определенных серий, которые ей хотелось видеть больше, чем другие работы, но в целом ей очень понравилось.
Е.Р. Что вам как историку архитектуры было интереснее всего в этом выставочном проекте?
К.М. Мне, как ни странно, были интересны ее ранние работы – живопись и ранние рисунки. Это показано в России первый раз и вообще первый раз в таком объеме. Мне кажется, что это очень убедительный материал, может быть даже не с точки зрения архитектуры, а с точки зрения Захи Хадид как художника и творца. Очень такой насыщенный и плодотворный материал, и становиться понятно, откуда потом столько идей вышло. А еще у нее есть особый свой жанр, бумажный рельеф. Это почти аксонометрии, такие рабочие рельефы, срезы. Это такой способ понаблюдать, как архитектор работает над проектом, и это эффектно с художественной точки зрения игрой света и тени. Это любопытный жанр, несколько отличный от традиционных способов.
Что может стать новым «черным квадратом»? Читать далее.
Интервью, фото: Елена Рубинова,
© 2015 artandyou.ru и авторы
